Упу на Оку, но и на Упе еще сидят вятичи – данники хазар. Весь долгий путь грозил превратиться в череду сражений, и если на каждом поле русы будут класть по две-три сотни трупов, на сколько их хватит? Еще несколько таких дней и ночей – и от войска ничего не останется, а его кровью взятую добычу растащат по норам подлые хазарские крысы.

Кое-кто намекал, не вернуться ли в море, но что там делать, в море? Оно все окружено сарацинскими землями. Только с Дона – куда еще месяц добираться – можно попасть в Меотийское море, а там, хоть рядом тоже земли каганов, можно, если повезет, выбраться в греческие воды Корсуньской страны. Да будет ли там легче? Грим ведь понятия не имел, удалось ли его отцу в Киеве заключить договор с греками – и какой. В мире Хельги киевский сейчас с Леоном и братом его Александром или нет? Или у них война? Что, если и это нападение как-то связано с делами отца? С греками? Или Хельги за эти два года так рассорился с хазарами, что они вымещают злобу на его сыне? Хоть руны раскидывай, хоть ищи мудреца, умеющего с духами говорить. Ответов не было, а от вопросов и тревог пухла голова.

С самого утра занялись мертвецами. Ко вчерашним потерям северных дружин добавились древляне – их было около трех сотен человек, а в живых осталось неполных шесть десятков. Нащупав в них слабое место, конница бека устремилась туда всей мощью и косила без жалости. Среди изрубленных тел нашли и самого Любодана – на нем было несколько ран, каждая из которых сама отняла бы жизнь. У Амунда плеснецкого потери тоже были заметные: волынцы приняли первый, самый яростный натиск арсиев, а длинные искривленные булатные клинки всадника сверху разили пешего обычно одним ударом сразу насмерть. Больше половины тех, кто стоял в первом ряду, теперь уже у Одина. У самого Грима и полян было потеряно человек сто убитых и раненых – им досталось встретить уже порядком рассеянную и уставшую конницу.

У воды шла работа: выбрав самые ветхие лодьи, наиболее пострадавшие за два года похода, из них выгружали добычу и взамен укладывали тела – сколько поместится. Каждому давали некий дар из добычи – чтобы не с пустыми руками прибыть к богам. Увезти всю добычу с меньшим числом лодий и гребцов все равно было невозможно, так не оставлять же хазарам? Грим приказал все, что не удастся забрать, просто бросить в Итиль. Заново, уже не в первый раз, перебирали добычу, выбирая то, что поценнее.

По мере того как лодьи заполнялись, у Грима, с коня наблюдавшего за этим скорбным делом, ширилась тягучая пустота внутри. Невольно вытягивалось лицо, шевелились волосы. Проезжая вдоль берега, он пытался считать мертвые лодьи, но сбивался после третьего десятка.

– Это сколько же получается? – спросил он у Фредульва, сидевшего рядом тоже верхом.

Фредульв, давний соратник князя Хельги, был мужчиной лет сорока, с круглым лицом, довольно мясистыми чертами и курносым носом; волосы на лоб спускались мыском. Рослый, но коротконогий, он на земле напоминал медведя, а в седле смотрелся очень внушительно. Он имел привычку хмурить брови, отчего у него всегда был тревожный вид, но человеком был опытным и стойким. Хельги Хитрый ему доверял и поставил его старшим над ближней дружиной сына, надеясь, что с ним юный вождь не пропадет. Одетый в светлый шелковый кафтан и высокую ушастую хазарскую шапку с отворотами, ярко-красного шелка, с хазарским мечом на боку, подобранным на месте утренней битвы, Фредульв и сам был похож на тархана или бека. Однако он принадлежал к русам, что пришли в землю полян еще раньше самого Хельги Хитрого, и предпочитал славянский язык.

– С тысячу будет, – ответил он и показал плетью вдоль ряда: – Три сотни северных, древляне почти столько же, сотни по две у плеснецких и у наших за оба раза.

– Может, это боги… – вырвалось у Грима. – Чем-то не угодили мы…

Но подумал он «не угодил я». Князь и вождь, он один отвечал за удачу всего войска.

– Что боги? Испугался нас хакан-бек, – возразил Фредульв. – Он, сдается, мнил, что побьют нас за морем сарацины. Мы – их, они – нас, вот хазарам самим и рук марать не придется, сразу двоим их ворогам будет укорот. А мы вон как воротились – с малыми потерями и большой добычей. Нужны мы такие хазарам? Полян и радимичей у них отняли, так они и других данников не долго удержат. Вот и решили нас извести, пока мы не ждем и беды не чуем. Им бы нас вырубить – и можно лет на тридцать забыть, кто такие русы. Да нажиться заодно на нашей крови.

– Так мы им и дались! – Грим гневно раздул ноздри.

– Отбились кое-как. Но ты не думай, княже, это не конец. Для бека теперь нас живыми отпустить – хуже смерти. Уж начал, так надо заканчивать. Прикончит нас всех – и добычу нашу возьмет, и Олегу скажет, что мы от сарацин не возвращались, за морем все сгинули. А уйдет из нас хоть кто-то – на весь свет его подлость ославим. Торгового мира больше не будет, купцов его, рахданитов, через Киев мы больше не пропустим. Да и свои его живьем съедят – убитых вон сколько, и гридней его, и городской чади, а добычи – с мышкин чих.

Грим молча кивнул, признавая правоту своего первого боярина. Подлость бека, который не то сам позволил арсиям напасть на русов, не то просто не сумел сдержать их мстительный порыв, могла бы сойти с рук, только если бы нападение полностью удалось и русы погибли все до одного. Но теперь, когда они уже все поняли, но еще живы, хоть как-то спасти честь хакан-бека Аарона перед своими и чужими могло только их полное уничтожение.

Привезли три лодьи нарубленных дров – ездили за ними вниз по реке, где ближе к жерлу росло больше деревьев. Дрова из свежей ивы и вяза были хуже некуда, но их кое-как подсушили в дыму кизячных костров. На каждом из полусотни «кораблей мертвых» сложили костер из этих дров, щепы, сухой травы. Все войско, кроме дозорных, собралось к берегу.

Авараншах – владетель союзной хазарам страны Тавьяк, где русы проводили зиму перед возвращением, – подарил Гриму на прощание с десяток корчаг красного и белого вина. Сарацинам вера запрещала делать вино, но авары, населявшие Тавьяк, несмотря на множественные попытки насильно обратить