– Ты всегда говорил, там слишком людно.

– Да, но…

– И что ты там покидал в чемодан? Все мои вещи в моей квартире.

– Я говорил образно.

– Знаешь, Мэйкон, ты не общаешься, даже когда общаешься.

– Ох уж это «общаешься». – Он ужасно не любил это слово. – Я хочу сказать одно: нам стоит начать сначала.

– Я и начинаю сначала, – сказала Сара, вернув артишок в тарелку. – И все для этого делаю, но это не означает, что я хочу дважды прожить одну и ту же жизнь. Я пытаюсь сменить направление. Я прохожу кое-какой курс. И даже иногда встречаюсь с мужчиной.

– Встречаешься?

– Куда-нибудь выбираюсь с моим терапевтом.

Возникла пауза.

– Почему не назвать его просто врачом? – спросил Мэйкон.

Сара прикрыла глаза.

– Послушай, – сказала она, – тебе тяжело, я знаю. Нам обоим тяжело. Но между нами уже почти ничего нет, как ты не понимаешь? Вот ты сломал ногу, и к кому ты обратился? К Розе! А мне ты даже не позвонил, хотя у тебя есть мой номер.

– Если б я обратился к тебе, ты бы приехала?

– Ну… ты мог хотя бы спросить. Но нет, ты позвал родных. Они тебе ближе меня.

– Неправда, – сказал Мэйкон. – Вернее, правда, но дело не в том. То есть в каком-то смысле они ближе, ведь у нас кровное родство.

– Эта ваша дурацкая игра, которую больше никто не может уразуметь. Это ваше домашнее хозяйство, эта ваша Роза с ее разводными ключами и паяльниками. Она прогуливается по скобяным лавкам, точно другие люди – по бутикам.

– Как другие люди по бутикам, – поправил Мэйкон. И тотчас об этом пожалел.

– Вы цепляетесь к словам. Чуть что – лезете в словарь. Препираетесь из-за системы. Вы из тех, кто всегда пристегивается ремнем.

– Окстись, Сара, в этом-то что плохого?

– Такие всегда ходят в один ресторан, в который еще ходили их деды и бабки, но и там им надо все переложить и переставить, чтобы за столом сидеть так, как они сидят дома. Если надо всего лишь задернуть штору, они приходят в дикое волнение и не примут решения без долгого коллективного обсуждения, в котором взвесят все «за» и «против»: «Если не задернем, будет жарко, а задернем – разведется плесень…» Ежедневно они должны выпивать по шесть стаканов воды. И каждый вечер есть свою драгоценную печеную картошку. Они не верят в шариковые ручки, электрические пишущие машинки и автоматическую коробку передач. Они не верят в «здравствуй» и «прощай».

– Как это? – не понял Мэйкон.

– Как-нибудь присмотрись к себе! Люди входят, а ты лишь скользишь по ним взглядом, они выходят – ты поспешно отворачиваешься. Ты не допускаешь приходов и уходов. На продажу выставлен дом-мечта, но ты его не купишь, потому что заказал самоклеящиеся ярлыки со старым адресом и не двинешься с места, покуда не израсходуешь весь полуторатысячный запас.

– Это не я заказал, это Чарлз, – возразил Мэйкон.

– Пусть, но вполне мог и ты. Потому-то жена от него и ушла, и я ее не виню.

– И теперь ты нацелилась сделать то же самое, – сказал Мэйкон. – Хочешь разрушить двадцатилетнее супружество, потому что я пристегиваюсь ремнем.

– Оно уже давно рухнуло, поверь мне.

Мэйкон отложил ложку. Заставил себя сделать глубокий вдох.

– Мы уходим от сути, Сара, – сказал он.

– Да, наверное, – помолчав, согласилась она.

– Нас угробило несчастье с Итаном.

Сара оперлась локтями о стол и закрыла руками лицо.

– Но это неправильно, – сказал Мэйкон. – Других горе сплачивает. Почему же нас оно разлучило?

– Что-нибудь не так? – спросила официантка.

Сара выпрямилась и стала рыться в сумочке.

– Все хорошо, – сказал Мэйкон.

Официантка опустила поднос с главными блюдами и недоверчиво взглянула на Сарину тарелку с закуской.

– Дама это съест или как? – спросила она Мэйкона.

– Э-э… наверное, нет.

– Не понравилось?

– Понравилось, но можно унести.

Официантка надулась и молча забрала тарелки. Сара отставила сумочку. Ей принесли нечто бурое и клейкое.

– Я поделюсь с тобой креветочным салатом, – сказал Мэйкон, когда официантка ушла.

Сара помотала головой. В глазах ее стояли слезы, готовые пролиться.

– Знаешь, после смерти Итана я поняла, что люди по своей природе злые, – сказала она. – Злые, Мэйкон. Такие злые, что без всякого повода могут застрелить двенадцатилетнего мальчика. Я читаю газеты и ужасаюсь, я больше не смотрю теленовости. Всюду так много зла, дети поджигают своих ровесников, здоровые мужики выбрасывают младенцев в окно второго этажа, насилие, издевательство, терроризм, избитые и ограбленные старики, наше правительство, которому неймется взорвать мир, на каждом углу равнодушие, алчность и безудержная ярость. Я смотрю на своих учеников, они такие обычные, совсем как тот парень, что убил Итана. Если бы не подпись под его газетным снимком, можно подумать, что он организовал баскетбольную команду или выиграл стипендию. Верить нельзя ни единой душе. Прошлой весной, я тебе не рассказывала, я подравнивала нашу живую изгородь и увидела, что с куста индийской сирени украли птичью кормушку. Кто-то ворует даже у птичек! Не знаю, что на меня нашло, но я набросилась на сирень, всю ее изломала, искромсала секатором…

Слезы уже струились по ее щекам. Она подалась вперед:

– Бывали моменты, когда казалось, что я больше не смогу… ты уж извини, Мэйкон, за мелодраматичность… больше не смогу жить в таком мире.

Мэйкон понял, что надо быть очень осторожным. И тщательно подобрать верные слова. Он прокашлялся.

– Да, я… м-м… понимаю, о чем ты… – Он снова откашлялся. – Насчет людей ты права. Спорить не стану. Но объясни вот что: почему из-за этого надо бросить меня?

Сара скомкала салфетку и вытерла нос.

– Потому что я знала: ты не станешь спорить. Ты давно убедился, что люди злы.

– Ну и…

– Весь этот год я чувствовала, что ухожу в себя. От всего отдаляюсь. Как будто съеживаюсь. Я сторонилась многолюдья, не ходила на вечеринки, не приглашала к себе друзей. Летом мы поехали на взморье, я лежала на подстилке, а вокруг был весь этот народ с его орущими радиоприемниками, с его сплетнями и сварами, и я думала: «Фу, как это угнетает. До чего ж они все противные. Даже мерзкие». Я как будто заползала в свою раковину. Ну прям как ты… а, извини – совсем как ты, Мэйкон. Совсем как ты всегдашний. Я чувствовала, что превращаюсь в Лири.

Мэйкон попробовал отшутиться:

– Ну это еще не самое страшное.

Сара не улыбнулась.

– Я не могу себе это позволить.