litbaza книги онлайнСовременная прозаЖизнь прекрасна, братец мой - Назым Хикмет

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 28 29 30 31 32 33 34 35 36 ... 48
Перейти на страницу:

Еще час мы проговорили о том о сем, обсудили Мейерхольда. Я сказал: «В Большом нужно устроить хлебный амбар». Аннушка была в ярости. «А в Малом — музей». Аннушка была готова вцепиться мне в лицо. Петросян, еле сдерживая смех, принял участие в нашем споре, в котором принял сначала Аннушкину сторону, потом — мою. Потом он встал. Мы проводили его до лестницы. Он уселся на перила, помахал нам рукой и, неожиданно пошатнувшись, соскользнул с четвертого этажа вниз. Аннушка вскрикнула. Перескакивая через несколько ступенек, мы бросились вниз. Внизу на каменном полу вестибюля, рядом с лестницей, лежал Петросян с разбитой головой.

Много дней спустя, когда однажды вечером Аннушка, я и Си-я-у возвращались с мейерхольдовского спектакля «Лес» (мы перестали ходить в театр, кино и в подобные места без Си-я-у), я сказал:

— Петросян покончил с собой.

— Нет! — воскликнула Аннушка так, будто я ее страшно оскорбил, и с ненавистью повторила: — Нет! Ты лжешь! Это был несчастный случай!

Я не ответил. Она взяла Си-я-у под руку. Они ушли вперед. Так мы шли некоторое время. Мы шли по бульвару по направлению к памятнику Тимирязеву — тогда этот памятник был моим любимым памятником в Москве. Аннушка оставила Си-я-у, подошла ко мне и плаксивым голосом спросила:

— Зачем ты так сказал? Ты себя ведешь как садист по отношению ко мне. Тебе нравится портить все самое лучшее, что во мне есть.

Я не понял, о чем она говорит. Промолчал. Притянул ее к себе, поцеловал. Си-я-у стоял поодаль, склонив голову, делал вид, что ищет что-то на земле, в темноте.

Я не уверен, что Петросян покончил с собой.

* * *

Все это — может быть, и не в таком порядке, но именно так — промелькнуло у меня в голове. Она, казалось, стала огромной, как из пены. Почему я вспомнил именно это, а не что-то другое? Не знаю.

Ахмед встал, проглотил сразу три таблетки аспирина. Начертил на двери двадцать третью черточку. Потом лег на койку.

Измаил, вернувшись, нашел Ахмеда лежавшим на кровати в поту, без сознания. Он подержал товарища за запястье. Есть температура. Пульс бьется часто-часто. На глаза ему попалась книга, корешок которой виднелся из-под газет. Он открыл книгу, почитал. Закрыл.

— Это ты, Измаил? — спросил Ахмед.

— Давай раздевайся, помогу.

— Я не болен бешенством, Измаил.

— Конечно, не болен.

— Посмотри в книгу, разве там написано, что бывает температура?

— Зачем смотреть, братец?

— Посмотри, говорю же.

Измаил не смог ответить: «Уже посмотрел». Ему стало стыдно. Он открыл книгу. Сделал вид, что читает.

— И что пишут?

— Ни о какой температуре речи нет.

— Ты правду говоришь?

— С чего это мне тебе врать, братец мой?

— Ты же не Керим, легко соврешь.

Ахмед заснул.

* * *

На следующий день после женитьбы, сидя перед начальником тюрьмы в его кабинете на диване с провалившимися пружинами и облезшей бархатной обивкой, Нериман посмотрела на мужа осуждающе, когда он захотел взять ее за руку. Измаил убрал руку. Нериман сказала мужу:

— Я получила письмо от брата. Его опять мучает воспаление седалищного нерва.

— У меня та же беда, — сказал начальник тюрьмы. — А чем лечится ваш брат? Всякие уколы и салициловая кислота мне не помогают, я даже закапывался по шею в горячий навоз, все равно не помогает.

— Мой брат принимает какие-то таблетки.

— Таблетки — это детская игрушки. Сколько лет вашему брату?

— Хворь к возрасту отношения не имеет, но пожилых людей лечить труднее.

Измаил подумал: «Пожилые люди».

Внезапно он подумал, что и ему уже сорок. А Нериман сколько лет? Должно быть, двадцать восемь-двадцать девять. Он украдкой взглянул на Нериман: выглядит на двадцать два. А нам уже сорок. Вот так прошла целая жизнь. Это может стать заглавием книги. «Так прошла целая жизнь». Разве плохо прошла? Почему же плохо, братец мой? Но прошла.

Начальник тюрьмы взглянул на часы. Нериман сказала:

— Я пойду.

Они с Измаилом пожали друг другу руки. Она пожала руку и начальнику тюрьмы.

— Что мне принести тебе на той неделе? — спросила она Измаила.

Измаил не ответил. Он смотрел на ноги Нериман. Он впервые заметил, какие они маленькие, какие стройные. А нам сорок.

Однажды Нериман пришла на свидание вместе с обритой наголо маленькой девочкой. Та была одета так, как принято одевать детей в Стамбуле. Ребенку было на вид лет пять-шесть. Девочка крепко ухватилась за руку Нериман и со страхом озиралась по сторонам.

— Зачем ее, бедненькую, так оболванили? — спросил Измаил.

— Вши у нее были. Такие, что ни мытье, ни лекарство не помогали. И я отвела ее к цирюльнику. Ничего, еще гуще вырастут волосы.

— Ты сама отвела ее к цирюльнику?

— Я удочерила Эмине. Теперь у нас с тобой есть дочка.

Измаил рассмеялся:

— Значит, теперь у нас с тобой есть дочка! Только пускай поскорее у нее волосы отрастут. Да и худенькая она, братец мой.

— Не пройдет и двух месяцев, как она поправится. Волосы отрастут. Моей Эмине очень пойдет голубая лента. Я так люблю свою Эмине…

Внезапно Измаил все понял:

— Ты очень хочешь иметь ребенка, Нериман?

— Очень… Но вот, теперь уже есть.

— Значит, хочешь стать матерью?

— Почему бы и не хотеть? Материнство… Знаешь, иногда… Но вот, теперь я уже стала матерью. А ты — отцом.

— Давай разведемся, Нериман.

— Мы только три месяца назад поженились.

— А через шесть месяцев давай разведемся. Ты молода, тебе двадцать восемь-двадцать девять лет. А я уже сорокалетний мужик. Еще когда выйду на свободу — неясно. Я испортил тебе жизнь. Ты снова выйдешь замуж, по-настоящему станешь матерью.

Нериман заплакала — сначала беззвучно, а потом навзрыд. Вместе с ней и Эмине. В зале свиданий на них никто не обратил внимания — ни заключенные, ни посетители. Слезы и причитания здесь — привычная вещь. Измаил сказал:

— Ради Аллаха, прекрати плакать, братец. Я пошутил, милая. Смотри, вон и Эмине просопливилась. Вытри-ка ей нос.

Нериман, стараясь сдержать слезы, утерла носик Эмине платком.

Вечером того дня Измаил сел на подоконник окна своей камеры и схватился обеими руками за железную решетку. Посмотрел на горы вдалеке. Горы — лысые, но лысины с краснотой. На вершине одной из гор, в начавшей темнеть голубизне, висит недвижно облачко размером с носовой платочек, такой, как у Нериман, такой, каким она вытирала нос Эмине. Нериман двадцать восемь или двадцать девять лет, но выглядит она на двадцать два, самое большее, на двадцать четыре года. Здоровье у Нериман хорошее. Измаил не помнит, чтобы она хоть раз болела. Но разве это имеет отношение к болезням? Любая женщина хочет стать матерью. И эта девушка тоже хочет стать матерью. И любая женщина! И мужчина этого хочет. Но не познав мужчину, матерью стать нельзя. Брось ты эту болтовню, братец. Это мы, мужчины, придумали. Почему я не уложил Нериман в постель? Почему не поженились, когда я был на свободе? А разве для того, чтобы лечь в постель, обязательно нужно жениться? Разве иначе Нериман бы отдалась? Однажды дома в Кадыкёе едва не отдалась… Почему ничего не вышло? Потому что я был ослом. Ахмед же вот не мог дотронуться до Аннушки. Болтовня это все, не прошло и шести месяцев, как оба созрели. Да, но зачем мы сейчас поженились? Ведь не я говорил: «Надо пожениться во что бы то ни стало». Я не уговаривал ее. Тьфу. Черт побери… Ахмед вот «тьфу» не говорил, говорил просто «черт побери», и все… Так что не вини себя за нее…

1 ... 28 29 30 31 32 33 34 35 36 ... 48
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?