Мистер Мередит с весьма кротким видом поднял с пола роскошный зонтик и подал ей. Миссис Дейвис схватила его и решительным шагом вышла из дома. Джерри и Карл уже не съезжали по перилам; они вместе с Фейт сидели на ступеньках крыльца. К несчастью, в этот момент все трое весело распевали в полный голос: «Жарко будет вечерком в старом городе сегодня!»[24]Миссис Дейвис не сомневалась, что исполнение предназначается для нее, и только для нее. Она остановилась и погрозила им зонтиком.

— Ваш отец — дурак, — заявила она, — а вы мерзавцы! Выпороть вас надо как следует!

— Он не дурак! — крикнула Фейт.

— Мы не мерзавцы! — крикнули мальчики.

Но миссис Дейвис ушла.

— Ну и ну! До чего злющая! — сказал Джерри. — А что, собственно, значит «мерзавцы»?

Джон Мередит несколько минут расхаживал по гостиной, а затем ушел в кабинет и сел за стол. Но он не вернулся к изучению немецкой теологии. Он был слишком глубоко расстроен. Миссис Дейвис разбудила его, да еще как разбудила! Неужели ее обвинения справедливы? Неужели он такой нерадивый, беспечный отец? Неужели он самым возмутительным образом забывает о физическом и духовном благополучии четырех маленьких существ, лишившихся матери и во всем зависящих от него? Неужели прихожане осуждают его так сурово, как об этом заявила миссис Дейвис? Должно быть, это так, раз миссис Дейвис пришла со своей просьбой в полной уверенности, что он отдаст ей своего ребенка так же беззаботно и охотно, как мог бы отдать приблудного, ненужного котенка. А если так, что тогда?

Джон Мередит застонал и снова принялся расхаживать по пыльной, неубранной комнате. Что он мог сделать? Он любил своих детей так же сильно, как любой отец, и твердо знал — миссис Дейвис и ей подобные не могли поколебать его убеждение, — что дети горячо любят его. Но был ли он способен заботиться о них? Он знал — лучше, чем кто-либо другой, — собственные слабости и недостатки. Что требовалось в данном случае, так это присутствие, положительное влияние и здравый смысл хорошей женщины. Но как это обеспечить? Даже если бы у него была возможность нанять экономку, ее появление в доме задело бы тетушку Марту за живое. Она была уверена, что отлично справляется с домашними обязанностями. Он не мог обидеть и оскорбить бедную старую женщину, которая была так добра к нему и его детям. А как предана была она Сесилии! И Сесилия просила его быть очень тактичным с тетушкой Мартой. Правда, ему вдруг вспомнилось, как однажды тетушка Марта намекнула, что ему следовало бы снова жениться. Он чувствовал, что жена была бы ей не так неприятна, как экономка. Но о женитьбе не могло быть и речи. У него не было никакого желания жениться — он никого не любил и не мог полюбить. Что же тогда он мог сделать? Ему вдруг пришла в голову мысль сходить в Инглсайд и поговорить о своих трудностях с миссис Блайт. Она была одной из немногих женщин, в разговоре с которыми он никогда не чувствовал себя робким или косноязычным. У нее всегда можно было найти сочувствие и поддержку. Возможно, она смогла бы предложить какой-нибудь выход из его затруднений. Но даже если бы и не смогла, мистер Мередит чувствовал, что ему нужно приличное человеческое общество после разговора с миссис Дейвис… чего-то такого, что позволило бы избавиться от неприятного осадка в душе.

Он торопливо оделся и съел свой ужин не так рассеянно, как обычно. У него мелькнула мысль, что еда никуда не годится. Он взглянул на сидевших вместе с ним за столом детей, они выглядели довольно румяными и здоровыми… все, кроме Уны, а она никогда не казалась особенно крепкой, даже когда была жива ее мать. Они все смеялись и болтали… и явно были довольны жизнью. Особенно счастлив был Карл: у него по тарелке ползали два чрезвычайно красивых паука. Голоса детей звучали приятно, каждый был заботлив и мягок с остальными. Однако миссис Дейвис утверждала, что их поведение вызывает разные толки в приходе.

Выйдя из своей калитки, мистер Мередит увидел в проезжавшем мимо экипаже доктора Блайта и его жену. У священника вытянулось лицо. Миссис Блайт уезжала… не было смысла идти в Инглсайд. А ему так хотелось с кем-нибудь немного поговорить. Пока он с довольно унылым видом разглядывал пейзаж, закатные лучи осветили стоявший на холме старый дом Уэстов, и он засиял розовым светом, как маяк доброй надежды. Мистер Мередит неожиданно вспомнил о Розмари и Эллен Уэст. Он подумал, что с удовольствием снова послушал бы язвительные речи Эллен и увидел приятную, спокойную улыбку Розмари, ее безмятежные небесно-голубые глаза. Как это говорилось в том старом стихотворении Филипа Сидни? «Взгляд этих глаз всегда дарует утешенье» — сказано прямо про нее. А ему так нужно было утешение. Почему бы не навестить их? Он вспомнил, что Эллен просила его заходить иногда, а еще была книга Розмари, которую надо вернуть… он обязательно должен вернуть ее, пока не забыл. У него возникло неприятное подозрение, что в его библиотеке очень много книг, которые он одалживал в разное время у разных людей и забывал вернуть. Несомненно, его долгом было не допустить этого в данном случае. Он прошел в свой кабинет, взял книгу и направился в Долину Радуг.

Вечером, возвращаясь с похорон миссис Майры Марри, мисс Корнелия и Мэри Ванс зашли в Инглсайд. Было несколько тем, на которые мисс Корнелия желала высказаться, чтобы облегчить душу. В первую очередь, разумеется, следовало со всех сторон обсудить похороны. Этим занялись Сюзан и мисс Корнелия; Аня не принимала участия в беседах на такие мрачные темы — они не доставляли ей удовольствия. Она сидела чуть в стороне, глядя на осеннее пламя далий в саду и на погруженную в волшебный сон гавань в лучах сентябрьского заката. Мэри Ванс сидела рядом с ней и с кротким видом вязала на спицах. Сердце Мэри было в Долине Радуг, откуда доносились мелодичные, смягченные расстоянием звуки детского смеха, но за ее пальцами присматривала мисс Корнелия. Она должна была связать заданное количество рядов чулка, прежде чем получит разрешение сбегать в долину. Мэри вязала, держа язык за зубами, но навострив уши.

— Никогда не видела более красивой покойницы, — сказала мисс Корнелия со знанием дела. — Майра всегда была красивой женщиной… она была урожденная Кори, из Лоубриджа, а Кори славились красотой.

— Я, — вздохнула Сюзан, — сказала покойнице, когда проходила мимо гроба: «Бедняжка, ты выглядишь очень хорошо, и надеюсь, тебе так же хорошо сейчас на небесах!» Она почти не изменилась. Платье на ней было из черного атласа, то самое, которое она надевала на свадьбу своей дочери четырнадцать лет назад. Ее тетка посоветовала ей тогда отложить его на похороны, но Майра засмеялась и сказала: «Может быть, я надену его на свои похороны, тетушка, но сначала получу от него удовольствие при жизни». И можно сказать, что слово она сдержала. Майра Марри была не из тех женщин, что заранее готовятся к своим похоронам. Много раз после этого, когда я видела, как она веселится у кого-нибудь в гостях, я думала про себя: «Красивая ты женщина, Майра Марри, и это платье идет тебе, но, вероятно, в конце концов оно станет твоим саваном». И как видите, миссис Эллиот, мое пророчество исполнилось.