Фейт тоже испытала облегчение, хотя совсем по другой причине. Ей вдруг захотелось побыть одной: вспомнив о том, что ей предстоит, она вдруг немного оробела. Первый порыв решимости миновал — особенно после того, как Дэн нанес жестокий удар по ее чувству собственного достоинства. Она должна была совершить то, что задумала, но уже не испытывала прежнего воодушевления, придававшего ей силы. Ее намерением было встретиться с Норманом Дугласом и попросить его снова начать ходить в церковь, но теперь она чувствовала, что начинает бояться этого человека. Задача, казавшаяся такой легкой и простой в Глене, выглядела совсем по-иному за его пределами. Она много слышала о Нормане Дугласе и знала, что его боятся даже самые большие мальчики в школе. Что если он тоже назовет ее каким-нибудь ужасным словом? Говорили, что это для него дело обычное. Фейт не выносила оскорбительных слов… они могли сломить ее дух гораздо быстрее, чем любой физический удар. Но она совершит, что задумала, — Фейт Мередит любое дело доводила до конца. Если она не сделает этого, ее отцу, вероятно, придется покинуть Глен.

Свернув с дороги и пройдя по длинной тропинке, Фейт приблизилась к дому — большому старинному дому, вдоль которого стояли в ряд, точно солдаты на марше, высокие ломбардские тополя. На заднем крыльце сидел Норман Дуглас собственной персоной и читал газету. Рядом с ним лежал его большой пес. За спиной Нормана, в кухне, где его экономка, миссис Уилсон, готовила ужин, раздавалось громыхание пустой посуды… яростное громыхание, так как Норман Дуглас только что поссорился с миссис Уилсон и оба были очень раздражены. По этой причине, когда Фейт шагнула на крыльцо и Норман Дуглас опустил газету, ее глаза неожиданно встретились с бешено горящими глазами разгневанного человека.

Норман Дуглас был по-своему довольно красивым. Длинная рыжая борода спускалась на его широкую грудь, а массивную голову украшала грива рыжих волос, ничуть не поседевших с годами. Его высокий белый лоб еще не избороздили морщины, а голубые глаза сверкали тем же огнем, что и в дни его бурной юности. Он мог быть очень любезен, когда хотел, но при случае мог разбушеваться. Увы, бедная Фейт, горячо желавшая изменить отношение Нормана к церкви, застала его в самом ужасном настроении.

Он не знал, кто она такая, и смотрел на нее неприязненно. Норману Дугласу нравились девочки бойкие, веселые, с огоньком. А Фейт в эту минуту была очень бледна. Она принадлежала к числу тех, для чьей внешности решающее значение имеет цвет лица. Без своего обычного яркого румянца она казалась неинтересной, даже невзрачной. Вид у нее был извиняющийся и испуганный, и в Нормане Дугласе проснулся задира.

— Ты кто, черт подери? И чего тебе тут надо? — грозно потребовал он ответа.

Впервые в жизни Фейт не могла найти слов. Она и не предполагала, что Норман Дуглас был таким! Страх парализовал ее. Заметив это, Норман рассвирепел еще больше.

— Что с тобой? — загремел он снова. — Хочешь, похоже, что-то сказать и не можешь от страха выговорить ни слова. Что тебя так пугает?.. Черт побери! Да говори ты! Не можешь, что ли?

Вот именно. Фейт не могла заговорить. Она не находила слов. Но ее губы задрожали.

— Бога ради, не реви ты! — прорычал Норман. — Не выношу соплей. Если у тебя есть что сказать, скажи, и дело с концом. Ну и ну, неужто девчонка лишилась языка? Нечего на меня так таращиться… Я человек, а не дьявол! У меня нет хвоста! Кто ты? Кто ты, я тебя спрашиваю?

Зычный голос Нормана, вероятно, был слышен даже в гавани. Работа в кухне приостановилась. Миссис Уилсон напряженно вслушивалась с широко раскрытыми от изумления глазами. Норман упер в колени громадные загорелые ручищи и подался вперед, пристально глядя в бледное, испуганное лицо Фейт. Казалось, он навис над ней, как какой-нибудь злой великан в сказке. У нее было такое чувство, словно он вот-вот проглотит ее целиком.

— Я… Фейт… Мередит, — произнесла она почти шепотом.

— Мередит, вот как? Из детишек пастора, да? Слыхал я о тебе… слыхал! Ездишь на свиньях и работаешь в воскресенье! Хороши детки! Ну и зачем ты сюда явилась, а? Что тебе нужно от старого язычника, а? Я не ищу покровительства у священников… и сам им не покровительствую. Ну, чего ты хочешь, спрашиваю?

Фейт в эту минуту очень хотела оказаться за тысячу миль от его дома. Запинаясь, она простодушно сообщила о цели своего визита.

— Я пришла… попросить вас… ходить в церковь… и вносить деньги… на жалованье.

С минуту Норман свирепо таращился на нее, затем снова взорвался:

— Нахальная девчонка! Кто подбил тебя на это, шельма? Кто тебя подбил на это?

— Никто, — пробормотала бедная Фейт.

— Ложь! Не смей лгать! Кто послал тебя сюда? Явно не твой отец… у него прыти меньше, чем у самой мелкой блохи… и он не послал бы тебя сделать то, на что не отважился бы сам. Я думаю, это какая-нибудь из проклятых гленских старых девок. Так? Ну, говори! Так?

— Нет… я… я пришла сама.

— Ты меня за дурака держишь? — заорал Норман.

— Нет., я думала, вы джентльмен, — произнесла Фейт чуть слышно и, разумеется, без всякого сарказма.

Но Норман подпрыгнул на стуле.

— Не лезь не в свое дело! Чтоб я от тебя больше ни слова не слышал! Не будь ты такой малявкой, я бы тебя научил, как соваться куда не просят. Когда мне понадобятся священник или лекарь, я за ними пошлю. А до тех пор я с ними дела иметь не желаю. Поняла? А теперь, убирайся отсюда, размазня.

Фейт «убралась». Спотыкаясь, будто слепая, она спустилась по ступенькам, вышла за ворота двора и побрела по тропинке прочь от дома. Но уже на полпути к большой дороге оцепенение ужаса прошло, сменившись возбуждением и гневом. К тому моменту, когда она добралась до конца тропинки, ее уже душила такая ярость, какой она никогда не испытывала прежде. Оскорбления Нормана Дугласа обожгли самую ее душу и распалили в ней нестерпимо жаркое пламя. Пойти домой! Ну уж нет! Она вернется прямо к этому старому людоеду и скажет ему все, что о нем думает… она покажет ему… и еще как! Размазня, как бы не так!

Без колебаний она круто повернула назад и пошла к дому. Крыльцо уже опустело, дверь в кухню была закрыта. Фейт, не постучав, распахнула дверь и вошла. Норман Дуглас только что сел за ужин, но все еще держал в руках газету. Фейт решительно подошла к нему, выхватила у него газету, швырнула на пол и наступила на нее. Затем она, со сверкающими глазами и алыми щеками, взглянула ему прямо в лицо. В эту минуту она выглядела такой великолепной юной фурией, что Норман Дуглас едва узнал ее.

— С чего ты вернулась? — прорычал он, но скорее в удивлении, чем раздраженно.

Смело и гневно смотрела она в его сердитые глаза, взгляд которых могли выдержать лишь немногие.

— Я вернулась, чтобы сказать вам, что я о вас думаю, — произнесла она чистым, звонким голосом. — Я не боюсь вас. Вы грубый, несправедливый, деспотичный, противный старик. Сюзан говорит, что вы наверняка попадете в ад, и мне было жаль вас, но теперь нет. У вашей жены десять лет не было новой шляпы… неудивительно, что она умерла. Отныне я буду корчить вам рожи всякий раз, когда вы мне встретитесь. Каждый раз, когда я окажусь у вас за спиной, вы будете знать, что происходит. У папы в кабинете есть книжка, в которой на картинке изображен дьявол. Как только я вернусь домой, я пойду и напишу под ней ваше имя. Вы старый вампир, и я очень надеюсь, что у вас будет свербеж![25]