Уважаемый господин король, дражайшее ихнее величество королева и с любовью почитаемая Вашего Величества матушка! Писанное Вами собственноручное послание благополучно получил, о чем настоящими строками вас всех и извещаю. Как подумаешь, что, когда Вы цидульку эту сочиняли, про меня думали, аж в носу свербит и в глазах щиплет – до того прослезиться хочется. За королевскую доброту Вашу широкое мерси Вам и поклон всем нашим верным подданным.

Когда я пишу «мы», «от нас», ну и прочее вроде того, это не значит, что окромя меня всем кланяются также Рыжий Васич, Вихлястый Скелет и Енэ Кривая Рожа, хотя они тоже Вас добром поминают – очень уж я им Вас нахваливал. Но это множественное число – так в умных книжках написано – только для нас, королей, заведено.

Приплыли, значит, мы в Гонолулу – так на Гавайях столица называется. Тут у них все большое да крупное: причалов не счесть, таверн, пивнушек, забегаловок всяких навалом, полицейские облавы с размахом и гребут нашего брата как частым неводом, а уж драки – одно удовольствие, в особенности когда у самого руки чешутся. Здесь нам опять довелось свидеться с Капитаном Альфредом, и очень мне его жалко сделалось, потому как смотреть на него сердце не выдерживает. Ежели бы Вы, Ваше всемилостивейшее Величество, хоть разок глянули на него прежнего и теперешнего, у Вас бы тоже сердце перевернулось. А ведь было время, когда китайские пираты его по-другому и не называли, а только «Дракон Нечистый и Жадный Ху-Ю» (Ху-Ю по-ихнему, по-китайскому, означает «Негодяй, пробу ставить негде»).

В «Вышибалах» только и разговоров было, что про Грязнулю Фреда. Кто не знает, что такое «Вышибалы», тому поясню. Полное название будет: «Вышибаем мозги оптом и в розницу». Это, как говорится, очень икс… укс… эксклистирное местечко, куда авторитеты из низших кругов наведываются к пяти часам. Не подумайте, будто чайку попить, нет: друг на дружку взглянуть, себя показать, да кулаками помахать, чтобы не забывать, как это делается. В общем, местечко классное и даже с музыкой. Музыкальной частью заправляет артистка – не абы какая кабацкая пьянь, а взаправдашняя, честь по чести. Я ее от души уважаю, чту и даже, можно сказать, питаю нежные чувства. А уж она во мне и вовсе души не чает. Артистка эта много чего умеет: и на пианинах сбацать, и на гитаре струны пощипать – всегда пожалуйста, и спеть, чего пожелаете, споет. А на заграничных языках разных чешет, как мы с Вами – по-нашему.

Вполне возможно, что я зачну от нее династию – путем женитьбы, стало быть, – и уж тогда позабочусь, чтобы у потомков Вашего Величества не было недостатка в прин… притиндентах на трон. Начало этим принтиндентам по материнской линии положит Офелия Пепита, которая покуда в «Вышибалах» посетителей музыкой ублажает.

Вот в этих самых «Вышибалах» и рассказал нам Грязнуля Фред, какой ему сон привиделся. Про Зеленую Рожу – это призрак такой, тоже моряк, только бывший, – про то, как они в кости играли, и про дружка своего, Муравьева – который башку свою под мышкой таскает, – и про то, как на корабле-призраке увидел самого себя, Капитана Фреда.

Поначалу я ему не поверил. Вроде бы и правдоподобная эта история, да только сам Капитан уж больно врать горазд. И хитрец каких поискать: любого вокруг пальца обведет. А потом… послушал, поглядел на него и вижу – ему и правда худо, бедняге. Жалостный, жальчей некуда, такого и пожалеть жалко.

А теперь отпишу Вам про главное.

На рассвете подался я к угольным складам, чтобы, значит, с дружком моим – Другич его зовут – встретиться: в добрые старые времена мы с ним не одно дельце провернули. Другич, он много чего умеет. К примеру, заслали его на рудники однажды, наказание отбывать, так он, не будь дурак, сейфы взрывать научился и с тех пор без динамита на улицу носа не кажет. А еще везде таскает с собой стремянку, приставную лесенку то есть. Другич к ней очень привязан, можно сказать, прямо влюблен до беспамяти, даже именем ее человеческим зовет – Мелани. У стремянки восемь ступенек, поэтому полицейские прозвали Другича «Восьмиэтажный». Во всех тюрьмах мира кладовщикам известно, что лесенку Другича надобно беречь пуще глаза: ведь наши вещи тоже отбывают срок вместе со своим владельцем, только тот в камере, а они на складе. А ежели стремянку не уберегут, то Другичу сидеть там пожизненно, потому что он как пить дать парочку малогабаритных патронов им подложит. Эти динамитные патроны оттого таким словом называются, что их можно под нерадивого кладовщика незаметно подсунуть, а там – бах-бабах! – и кладовщика поминай как звали.

Другич, он, конечно, не нашего с Вами поля ягода, в управители не годится – такого не увекалечишь. Вон нашего собрата по трону – это я про Наполеона – в два счета увекалечили посреди площади в его родной деревне Аяччо, вместе с четверкой братских родственничков в придачу, или русского царя Петра – этого в виде ковбоя верхом на скакуне. А с Другичем что прикажете делать? Пусть себе возвышается посреди площади на высокой подставке – подстамент называется – и со стремянкой в руках? Так ведь кто его увидит, сразу подумает, что это памятник какому-нибудь знаменитому мойщику окон. Меня-то, например, хоть сейчас увекалечивай: в фуражке, какой ни у кого другого нету, в крагах шикарных, с саблей в правой руке, с револьвером в левой, при этом одну из рук я простираю над народом, вроде как его благословляю.

В общем, встретился я на набережной с Восьмиэтажным Другичем и с Мелани евонной и говорю, надо, мол, на суденышко одно взобраться. Он ответил по своей привычке, то бишь промолчал. Потопали мы к причалу, где пароход другой искпедиции пришвартовался. Название у него – чудней некуда: «Что новенького, господин Вагнер?». Это ж надо додуматься, так по-дурацки корабль обозвать!.. А потом у нас с Другичем примерно такой разговор получился:

«Этот, что ли?» – спросил Другич и застыл как вкопанный.

«Этот», – говорю я и жду, что дальше будет. И тут он меня оглоушил, как гром средь ясного неба.

«Прощевай, – говорит, – покедова!»

Спятил он, что ли, а может, рехнулся? Подхватил свою Мелани, будто какую мадаму под ручку, и зашагал прочь.

«Эй! – кричу. – Куда ты намылился?»

«Выпить охота».

«И на судно со мной не полезешь?»

Он меня обратно будто громом по башке ка-ак шандарахнет!

«Нет, – говорит. – И тебе не советую. Разве это судно? Это плавучий ад и преисподняя!»

Я шибко удивился: Другич сроду таких длинных речей не выдавал, как есть двухнедельный запас израсходовал.

«Другич! – аж кричу от удивления. – Не узнаю тебя! Неужто боишься?»

И тут меня ждал сурприз. Другич-то и впрямь струсил, это же сразу видно было! А про Другича надо знать, что он не драчун, не задира, от поножовщины шарахается и, ежели увидит потасовку на улице, он лучше перейдет на другую сторону, чтобы не ввязываться, в общем, малый тихий и рассудительный, чем очень меня напоминает. Все знают – ежели Другича не задевать, считай, будто застраховал свою жизнь. Раз как-то был случай, когда водопроводчики прокладывали трубы и, пока Другич спал, воспользовались его стремянкой. Водопроводчиков было с десяток, и все с железными трубами, но он в одиночку мигом раскидал их, так что там камня на камне, трубы на трубе не осталось. Вот потому-то я опять сунулся к нему с вопросом: