От караульного городка мы вышли прямо на КПП. Этот наряд, как и охрана штаба, наглухо закрылся, и никого не было видно. Вообще-то, лично меня промозглость начала доставать.

— Пойдемте, костер разожжем, товарищ лейтенант! — попросил меня Трафимов.

— Из чего?

— Да прошлый наряд вчера у нас под окнами жег. Наверняка что-нибудь осталось. А доски мы знаем где взять.

Трафимов меня заинтриговал, и я с легкостью согласился на костер.

Действительно, следы вчерашнего костра не заметить было трудно. Черенков и Трафимов ушли в сторону столовой, и спустя минут двадцать вернулись с какими-то досками.

— Ого! — сказал я. — Где взяли?

— Да вот здание, напротив столовой, пустое. Там доски есть сухие. Гнилые, поломанные — и никому не нужные. Но ведь сухие же! И горят замечательно.

Я догадался. Они говорили о том самом учебном корпусе, где раньше была диарама.

Черенков смотался в казарму за спичками и бумагой. Через пять минут, благодаря трем спичинам и «Красной звезде», у нас появился огонь. Примерно с час мы болтали о том, о сем. В основном я расспрашивал, кто где живет, кто чем занимался до армии, и кто у них родители. Эта тема для почти любого бойца приятна — кто же не вспоминает с тоской о покинутом родном доме? Еще реже кто-то интересуется этим просто так, а не в целях заполнения личного дела. Я знал, о чем надо спрашивать!

Периодически я поглядывал на часы. Было два ночи. Еще часа четыре, и я отпущу солдат спать, и сам отправлюсь домой. А потом, часиков в восемь, схожу в киоск за газетами. (Что-то в последнее время я пристрастился к чтению газет — причем читал все подряд. Скорее всего, подспудно хотел напомнить себе, что где-то есть еще какая-то жизнь, не такая тоскливая тягомотина, как в Темир-Хан-Шуре, и что уже в этом году я смогу в нее вернуться).

Однако, кнесчастью, наш костер не остался незамеченным. К нам подошли два местных уроженца — рядовые Магомедов, (который сам себя представлял не иначе как «блатной Мага») и Хизриев. Это мне очень не понравилось. Какого черта она шастают по части в два часа ночи. Уж эти точно не в наряде.

— Чему обязаны? — спросил я, не вставая.

Они оба без приглашения присели на корточках рядом.

— Не спится, — с заметным акцентом сказал Мага. Хизриев смотрел на меня не мигая, как змея.

Я сунул правую руку под мышку, делая вид, что у меня мерзнут руки. На самом-то деле, под мышкой, в кобуре у меня висел пистолет, и свою правую ладонь я положил на его рукоятку, при этом очень тихо сняв пистолет с предохранителя. Очень уж не нравились мне эти двое. А этой ночью они не нравились мне особенно.

Интересно, поняли они, зачем я сунул правую руку под бушлат или нет? Или они слишком тупы и самоуверенны для этого? Я крайне внимательно приглядывался к ним, и мне на секунду показалось, что они перемигнулись, и Мага отрицательно качнул головой.

Может быть, это жест спас меня, равно как и моих солдат? Думали ли эти двое о том, что я начну стрелять? Не знаю, но по какой-то причине им вдруг стало с нами не очень интересно. Они поднялись и ушли. Мне показалось, что Хизриев тихо сказал: «Все русские — вонючие козлы». Но возможно только показалось.

Это было уже не важно: я вздохнул с облегчением. Брань на воротах не виснет, а ничего физического сделать они с нами не смогли. По-видимому, передумали. Я вытащил правую руку обратно.

Однако возвращения к идиллическому состоянию уже не могло и быть. Я с горечью подумал, до чего мы докатились, если мне приходится думать о том, как я буду обороняться от собственных солдат. А в глазах Трафимова и Черенкова, в которых отражались языки пламени, явственно блестела ненависть. Этот взгляд был обращен в сторону уходивших дагов… Да, я уйду домой, хоть на какое-то время, а им придется идти в казарму, где никакой защиты от таких вот блатных Маг у них нет.

Я не знаю, правда ли Мага был такой блатной, но насчет Хизриева мог сказать точно. У его отца был подъемный кран. Собственный, или только работал он на нем — не суть важно. Главное, что он имел возможность им распоряжаться. И наше старшее начальство без конца обращалось к Хизриеву — старшему с просьбами о помощи. Чувствуя за спиной безоговорочное согласие отцов-командиров спускать Хизриеву — младшему любые выходки, он совсем распоясался. Меня это бесило, потому что некоторое время он числился у меня во взводе. При этом всегда называл меня на «ты». Поделать с этим я ничего не мог. Что я могу, например, доложить комдиву, если сам вижу, что он в этот момент договаривается с отцом солдата об очередной строительной услуге?

К счастью, у меня в подразделении он был не так долго. Меня перевели в дивизион, и теперь с Хизриевым мучается уже кто-то другой.

И все же, что они хотели? Зачем они подошли? Нехорошие у них были взгляды, ох нехорошие…

Я все продолжал гадать по поводу отсутствия Поленого и Томского, когда произошло событие, в принципе вообще лишавшее смысла какое-либо их пребывание в части. Из нашего дивизиона в пехоту забрали еще двадцать человек.

«Вербовка» произвела массовое волнение в нашей части. Однако отнюдь не в том смысле, что бойцы всеми силами пытались уклониться от отправки на боевые. Вовсе нет — как раз наоборот. Список на отправку составил сам Шевцов, по какому принципу он отбирал солдат, было не вполне понятно, но большая часть счастливцев, (безо всяких кавычек), оказалась как раз из батарей Поленого и Томского.

Если учесть, что и караул был составлен из бойцов этих подразделений, и часть личного состава, ушедшего с Зариффулиным, также была оттуда, то у двух упомянутых командиров батарей солдат, грубо говоря, попросту не осталось. Может быть, они знали об этом заранее. Правда, не знаю, откуда.

«Избранные» были счастливы. Я их вполне понимал. Уж лучше отправиться на передовую, где, по крайней мере пока, не так уж часто и стреляют, чем оставаться в нашей обезлюдевшей части, где количество работы ничуть не уменьшилось, зато резко сократилась рабочая сила, где толпами бродят обезумевшие от безделья и от того, что всем на них наплевать, местные новобранцы, и где шныряют блатные аборигены, и такие темные и опасные личности, как, скажем, Блатной Мага и Хизриев.

«Обиженной» оказалась как раз наша батарея. Их унылые лица не обещали никому ничего хорошего. Именно им предстояло пополнить собой кухонный наряд, нести службу в казармах и патрулировать городок. Караул им не светил — там все было забито.

Предчувствия меня не обманули — следующим же утром мы недосчитались четырех человек. Ребята «чухнули». Меня вызвал Шевцов.

Я равнодушно выслушал его обвинения в служебной халатности, (так же равнодушно, как совсем недавно он сам объяснял мне, что я не имею права использовать оружие при патрулировании). Я, как безответственный пиджак, прямо высказал ему все, что думал по поводу ситуации на территории части, и удивился, что еще не все смылись. А потом добавил, что водить своих бойцов на поводке, чтобы они не убежали, возможности не имею.