недра. Подниматься надо было всего-то на третий этаж. Я смотрел на лифтовое табло, мой спутник — на меня. Когда лифт остановился на нужном этаже и дверцы раскрылись, человек в костюме учтиво предложил мне выйти первым, что я и сделал. Пройдя по трескучему паркету до конца коридора, остановились.

— Вам вот к этому господину, — сухо сказал мой спутник, кивнув на человека, двигавшегося нам навстречу. — До свидания.

— До свидания, — повторил за ним я.

Следовательский кабинет представлял собой небольшую, казенно обставленную комнатку с двумя столами, невысоким шкафчиком, официальным королевским портретом на стене, компьютером на столе, принтером на другом. Король в парадном по случаю моего визита военном костюме с алой лентой через плечо холодно взглянул мне в глаза.

— Проходите, садитесь, — предложил следователь, усаживаясь за стол. — Так вы хотели поговорить со мной по поводу Ивлева?

— Да, — ответил я, опускаясь на указанный стул. Следователь довольно сносно произнес фамилию Виктора, спутавшись лишь с ударением — поставил его на второй, вместо первого, слог.

— У вас есть какая-нибудь новая информация?

— Да, — сказал я.

— Давайте по порядку, — сказал следователь. — У вас паспорт с собой?

Интеллигентный, даже приятный человек лет сорока пяти — пятидесяти, в черном костюме, при галстуке. Гладко выбрит, черные волосы зачесаны назад, туго уложены бриолином. Очки в светлой овальной оправе со стеклами для дальнозоркости. Необычно в нем было только одно: медлительность, с которой он совершал каждое свое движение. Первое время это было настолько странно, что я следил за его действиями, томительно и бесконечно перетекавшими друг в друга, как завороженный, забыв о просьбе показать мой паспорт.

Он повторил вопрос, я достал бумажник, протянул ему паспорт.

— Секундочку, — сказал он. Очутившись в его руке, паспорт поплыл к столу и плыл так долго, что я поймал себя на желании ускорить движение: взять его из медлительной руки, самостоятельно перевернуть лицевой стороной и положить на стол.

Однако ничто не вечно; подошло к концу и путешествие паспорта, вслед за чем наступила очередь мучительного ввода данных в компьютер. Видно было, что следователь не совсем ладит с компьютером, а уж набирает просто плохо, одним пальцем, выискивая на клавиатуре нужные буквы.

— Вот так, — сказал следователь наконец, и лицо его осветилось радостью. — Готово, — сказал он, взглянув на меня. — А теперь…

Он поднял руку, замер, снова глядя в экран компьютера, пошевелил в воздухе пальцами, потер ими друг о друга, сжал пальцы в кулак, нахмурился, вздохнул, вытянул указательный палец и нажал на клавишу ввода. Подвигал губами, снова нахмурился, посмотрел на клавиатуру, на экран, снова на клавиатуру, снова вздохнул — тяжелее, чем в первый раз, кивнул головой, соглашаясь с чем-то, снова нажал на ту же клавишу, вздрогнул, темнея лицом, взял себя за подбородок, глядя на экран, и вздохнул совсем горько.

— Черт! — произнес он негромко. — Ничего не понимаю…

Он еще посидел перед компьютером, потерянно глядя на экран, потом встал со стула и вышел из комнаты, не сказав мне ни слова, точно забыл о моем присутствии. Из коридора еще долго слышались удаляющиеся шаги. На столе сиротливо лежал мой паспорт. Взять его и уйти? Медлительный человек в костюме вряд ли и вспомнит обо мне, поглощенный схваткой с компьютером.

Через несколько минут в кабинет вошел и, не поздоровавшись со мной, уселся за компьютер человек в синем рабочем халате. Пощелкав клавишами, он недовольно обратился к входившему в комнату следователю:

— Так куда ты нажал?

— Да вот сюда, — неуверенно ответил тот.

— Тогда где же он?

— В том-то и вопрос.

Сероватые, бывшие некогда белыми стены, тяжелая старомодная чугунная батарея центрального отопления; окно забрано основательной решеткой в тон радиатору; вертикальные округлые прутья перечеркнуты в трех местах узкими четырехгранными поперечинами; грязно-коричневая краска местами вспучена, местами облупилась, обнажая черную, старую. За окном — стеклянный купол какого-то здания, в котором обитает, надо полагать, целое стадо донельзя тупых и хищных, особой породы бесхвостых бюрократических человекообразных крыс; стекло соответствующего, маскировочного мышиного цвета, пыльное и непрозрачное. У меня уже болела спина, затекли ноги. Темнело, хоть еще не было поздно; пошел сильный дождь. В кабинете включили свет; матовая незамысловатая люстра осветилась. Было принято решение заново перенабрать мои паспортные данные. Человек в халате поднялся, хлопнул следователя по плечу и пошел к открытой двери в коридор, зевая. Зевнул и следователь, усаживаясь за компьютер, — зевнул до слез.

— Что, вернемся к нашим б-баранам? — предложил он, споткнувшись на звуке «б», утирая пальцами глаза под очками.

На этот раз процедура закончилась успешно, хоть и тянулась подольше. Интересно, равнодушие, полное, абсолютное равнодушие — и ко мне самому, и к принесенной мною информации, возможно, необыкновенной важности, к моему времени, наконец, — читавшееся на его лице, — это прием или особенность характера?

— Так какая же у вас информация?

— Я получил от Ивлева письмо…

Я замолчал: следователь как-то странно всматривался в меня.

— Слушайте, — сказал он наконец, — а вы знаете, вы очень похожи на Ивлева…

Действительно, мы похожи друг на друга, но слово «очень» — страшное преувеличение. Нас иногда путали, но ошибались всегда люди посторонние, плохо знавшие нас обоих или же видевшие нас мельком, издали, давно. Мы похожи, как бывают похожи люди одной национальности, одной профессии, одного происхождения.

— Вы родственники?

Мгновение я колебался, думая, какой ответ будет полезнее Виктору.

— Нет,

Говорят, для китайцев, особенно не привыкших к общению с европейцами, все европейцы на одно лицо. Возможно, и здесь обманывала наша принадлежность к чужому народу? Однако, как мудро заметил следователь, вернемся к нашим б-баранам.

— Я получил от него письмо, из заключения.

— Можно? — сказал следователь, протягивая руку.

— Что? — спросил я.

— Письмо.

— У меня его нет.

— Вы же сказали, что получили от господина Ивлева письмо… Или я вас неправильно понял?

— Я получил от него письмо, но письма у меня нет. Я его уничтожил.

Я не лгал, я просто пересказывал то, что придумал вчера вечером, возвращаясь домой с прогулки после чтения дневника, а додумал ночью, по понятным причинам почти полностью бессонной.

— Как это вы его уничтожили?

— Сжег.

— Почему?

— Просто испугался. Мне не хотелось иметь к этой истории никакого отношения. Боюсь, каждый поступил бы на моем месте приблизительно так же.

Следователь смотрел на меня с сомнением, чтобы не сказать с неприятным недоверием.

— Когда вы его получили?

— На прошлой неделе. В среду.

— И как, вы говорите, оно попало к вам?

— Пришло по почте.

— Просто по почте?

— Да.

Следователь закурил, задумался.

— А что вас заставило все-таки прийти к нам и рассказать о письме?

Я развел руками, вздохнул. Следователь ждал