— Fucking папарацци, — фыркнул он. — Тебе это зачем, на память что ли?

— Не знаю… Наверное, чтобы остался след…

— От рыбы след? Какого хрена? И что дальше — пошлешь фото его семье? Ну да, чтобы на стенку повесили…

Он заржал. Я ничего не ответил, и улыбка у меня вышла невеселая при мысли, что по моей вине осталась вдова с сиротами. Потом я спустился в каюту, взять еще пива. Дерек попросил меня заодно захватить ящичек с рыболовными снастями — решил сменить блесну. Закрыть крышку на защелки он, понятное дело, забыл, и я рассыпал по всему трюму тьму крючков и светящихся мормышек. Дерека это, ясное дело, насмешило. «Дурак!» — рявкнул я на него и стал собирать весь этот бардак. Шаря рукой под одной из лавок, я вдруг наткнулся на какой-то металлический предмет, на ощупь показавшийся знакомым. Не очень в это веря, я вытащил его из кучи тросов да так и сел, глядя на старый, покрытый пылью «Хассельблад». Модель 500 эл/м, юбилейный выпуск. Им давно не пользовались, но, кажется, все цело. Я поднялся на палубу.

— Дерек, это твой?

Он с любопытством уставился на мою находку.

— Это очень хороший фотоаппарат, — объяснил я. — Пятисотый «Хассельблад». Довольно редкая модель, насколько я знаю… Откуда он у тебя?

— Наверное, уже был на катере, когда я его купил, больше неоткуда…

— А сколько ты заплатил за катер?

— Пять тысяч, а что?

Я улыбнулся.

— А то, что с этой вещицей на борту он должен был стоить как минимум восемь… Ну, конечно, не в таком состоянии. Я мог бы привести его в порядок, хочешь?

Дерек недоверчиво насупился.

— Ну… валяй, Джек, развлекайся… Неужто кто-то заплатит три тысячи долларов за этот… за эту хрень?

— Может, и больше, надо посмотреть. Это зависит…

— Ему же сто лет… — разочарованно заметил Дерек.

— Это как раз не проблема, наоборот.

Я протер линзу рукавом рубашки. Ни царапинки.

— И сколько же ты берешь за ремонт? — с притворным равнодушием поинтересовался он.

— В данный момент я вполне доступен…

— Доступен, говоришь?…

— Вполне.

Он расхохотался. Я спрятал фотоаппарат, и мы опять закинули удочки. Катер свой Дерек, как выяснилось, купил у наследников одного врача из Нового Орлеана, немца, — вот и объяснение. Вернуть «Хассельблад» семейке этих неотесанных деляг Шефферов мне и в голову не пришло. Старый доктор улыбался в могиле — в этом я был уверен.

Когда мы возвращались к Чендлер-Саундс, полосе отмелей в самом узком месте залива, погода внезапно испортилась, небо заволокло. Дерек, похоже, встревожился, судя по озабоченной складке на лбу. Я втянул удочки, и он дал газ. Я не понимал его беспокойства, но капризы луизианской погоды — это тема, в которой я не силен.

— Шторм надвигается? — спросил я.

Дерек молча кивнул, вглядываясь в даль.

— Это Фелиция. По идее, она должна сейчас бушевать в Алабаме. Видно, передумала… Moody bitch, ain’t she[34]…

Как известно, если циклон нарекают именем, это значит, что он того стоит.

— Нам ведь отсюда до пристани всего полчаса, не больше?

Дерек даже не понял сначала, а когда врубился, только пожал плечами.

— Да разве я за нас волнуюсь, Джек? Ты когда-нибудь видел бурю в Луизиане?

— Насколько я понимаю, скоро увижу.

Он со свистом выдохнул сквозь зубы.

32

На пристани мы простились. Ветер крепчал, порывами задувая с моря. Дерек предложил мне поужинать у него, но без особого энтузиазма. Я впервые видел его таким встревоженным. По натуре он был скорее пофигистом. Я взял парочку отличных барабулек из нашего улова и отказался от приглашения, сославшись на усталость. Дерек не настаивал. Мне показалось, что он даже рад.

— Закрой на ночь ставни, Джек, — посоветовал он на прощание.

— Закрою, босс… До завтра.

Спокойно, не спеша, я пошел по берегу домой. Войдя, бросил рыбу в раковину и, распаковав «Хассельблад», положил его на кухонный стол. Так и подмывало заняться им прямо сейчас, но не перочинным же ножом, хоть и швейцарским, сказал я себе и только немного почистил его снаружи. Завтра поеду в Новый Орлеан, куплю отвертки нужного размера, растворитель, масло. Может, и пленку, почему нет? На потемневшей пластинке, прикрепленной к корпусу двумя крошечными винтиками, я прочел имя доктора-немца. Его звали Франк М. Шеффер.

Заморосило. Мелкий косой дождик пеленой окутал залив. Я сказал Дереку, что устал, но это была неправда. На самом деле, ненастная погода электризовала меня — так возбуждаются куры, чувствуя приближение грозы. Или нет, кажется, лошади. Было в воздухе что-то, до предела обострившее мои ощущения. Шум ветра нарастал с каждой минутой. Я поймал по радио классическую музыку, какой-то заунывный реквием, и принялся чистить рыбу. Рубашка липла к телу, от этой простой работы я весь взмок. Я открыл дверь на балкон, зажег горелку. Выкурил сигарету, потирая колено, которое ныло все сильней. В заливе плясали буруны.

Я съел барабулек под соусом табаско, запил пивом и попробовал почитать. По дороге в край своей мечты я прикупил себе журналов по фотографии, «Нэшнл Джиографик» и роман Рассела Бэнкса, но так ничего и не открывал с приезда в Шелл-Бич. Сегодняшний вечер не располагал к прогулкам. Дождь барабанил по кровле, обрушиваясь яростными волнами. Ставни пришлось закрыть. Я начал понимать беспокойство Дерека: ветер, пусть даже штормовой, был ни при чем, дождь — вот что его тревожило. Было десять часов вечера, а «Бьюик» уже увяз в грязи сантиметров на пятнадцать — я выходил взглянуть. Страшно было даже подумать, что натворит такой ливень за несколько дней — я не слышал, чтобы почва Луизианы славилась дренирующими свойствами.

Я полистал журналы, но сосредоточиться не мог. Грохочущий гул грозы полнился непривычными звуками, злобными завываниями; дом трещал и скрипел, несущие балки жалобно стонали под напором ветра. Что-то жуткое было в этом ночном концерте, и забытые детские страхи леденили нутро от каждого стука или скрежета. Я погасил лампу: стало не по себе, внезапно и необъяснимо; глупость, знаю, но показалось, будто мой островок света в ревущей тьме слишком, вызывающе заметен. Кому это вызов или чему — поди знай. Когда ребенку страшно, ему кажется убежищем темнота и он помнит, что уважающий себя ковбой не уснет у костра на территории апачей. Мне был дорог мой скальп. Я укрылся с головой и подумал, что от моей лачуги до спальни мамы с папой, до их большой, неприступной кровати — восемь тысяч километров. А ведь каким длинным казался мне когда-то коридор! Мы растем. Но так никогда и не вырастаем.

33

К утру дождь не кончился, наоборот, припустил сильней. Крыша протекала. Эту подробность я обнаружил, поскользнувшись в луже, подстерегавшей меня посреди кухни. Падая, я ухитрился выбить большой палец об угол стола, да еще до крови прикусил язык при неудачном приземлении. И все это — до первой чашки кофе. Я поставил кипятить воду и натянул штаны. Умереть без порток — ни за что на свете! Покойник с заголенным хозяйством — доблесть, отвага, героическая гибель тут не имеют значения — выглядит мудаком и не иначе. Это один из непреложных законов бытия, ибо таковые имеются.