– Олег, может, тебе надо отдохнуть? Не два дня, а неделю или даже месяц?

– Я не знаю, Станислав Семенович, – пожал худыми плечами Олег Пескаренко, – я просто хочу все бросить.

– Разве тебе не интересно работать?

– Уже не интересно. Поначалу было занятно, а сейчас, когда все поставлено, мне нечего делать.

– Займись какой-нибудь проблемой. Мы тебе мешать не будем.

– Где? В этом засраном доме? Да тут нет и половины тех приборов, которые мне нужны.

– Приборы можно купить. Только скажи, какие – и их тут же привезут.

– Что, можно перевезти весь наш институт? Все лаборатории, компьютеры?

– Нет, конечно, – усмехнулся Бархатков, – но кое-что из необходимого тебе будет доставлено и смонтировано.

– Нет, я не хочу. Ведь все, что я ни сделаю', тут же используется на какие-то гадкие цели.

Охранники переглянулись и стали прислушиваться к разговору ученых. Савельев строго-настрого их предупредил, чтобы они слушали все, о чем те говорят. Слушали и запоминали, а затем докладывали ему.

Но до сих пор разговоры были обычными. И то, что Пескаренко спорил с Бархатковым – это тоже было обычным. Охранники знали, что Олег Пескаренко по складу своего характера очень скандальный человек и даже там, на объекте, как они его все называли, Пескаренко часто кричал и спорил, требуя то одно, то другое, возмущаясь качеством реактивов или несовершенством приборов.

Бархатков слушал и смотрел на своего ученика с пониманием. Он сам не обладал таким талантом, как Олег, не обладал даже десятой долей его одаренности.

А Кормухин, дремавший на заднем сиденье, вообще никогда не вникал в споры. Он был одиноким человеком: с семьей он расстался. Он жил один в большой трехкомнатной квартире, купленной для него Савельевым. Конечно, Кормухин уже тысячу раз отработал свою квартиру, но Савельев время от времени напоминал ученому, который занимался технологией производства наркотиков, о том, что тот обязан ему если не всем, то значительной частью своей удачливо сложившейся после развода жизнью.

Кормухин неожиданно вздрогнул и покачал лысеющей головой.

– Вы чего базарите, коллеги? – обратился он к Станиславу Семеновичу и Олегу.

– Павел, спишь – и спи. Продолжай, – кивнул Кормухину Бархатков.

– Нет, я хочу понять, что здесь происходит, из-за чего вы завелись и не даете мне поспать.

– Да ничего мы не завелись, просто разговариваем.

– А чего у вас такие лица, словно вы хотите броситься один на другого, как цепные псы?

– Да помолчи ты! – одернул своего подчиненного Станислав Семенович и вновь полез в карман за портсигаром.

– Дай закурить, – попросил Кормухин.

Щелкнула зажигалка, осветив землистое с глубоко впавшими глазами лицо Павла Иннокентьевича.

– Выглядишь ты, Павел, хреново, – сказал Станислав Семенович.

– Да я и сам знаю. Что-то желудок в последнее время барахлит.

– А ты поменьше употребляв коньяк, тогда и желудок будет в порядке.

– А что мне еще остается делать? – с философской задумчивостью заметил Кормухин. – Ведь у меня ни жены, ни детей, ни любовницы.

– Так заведи себе любовницу. Денег-то у тебя хватит на самую шикарную бабу, – рассмеялся Олег Пескаренко.

– Молчал бы ты, мальчишка.

Кормухин был лет на восемь старше Олега и поэтому иногда позволял себе немного пренебрежительный тон в разговоре с Пескаренко. Но этот пренебрежительный тон был только в приватных разговорах, в тех разговорах, которые не касались проблем науки. Когда же речь шла о химии, Кормухин слушал с расширенными от восхищения глазами и заискивающе улыбался Олегу Пескаренко, а затем подходил к Станиславу Семеновичу Бархаткову, крепко сжимал его локоть и шептал на ухо:

– Что здесь делает Олег? Я не пойму. Ведь он гений, светлая голова!

– Работает, работает, – как правило, отвечал Бархатков и улыбался, чуть презрительно и в то же время радостно.

Он, как всякий ученый, ценил чужой талант, да ведь и жили они, и деньги получали только благодаря Олегу.

Это Пескаренко придумал оригинальную методику, по которой можно синтезировать сильнодействующий наркотик. А самое главное, что производство их наркотика было в несколько десятков раз дешевле, чем на Западе.

И именно это позволяло получать огромные деньги тем, кто стоял над лабораторией.

Правда, об этих людях ни Пескаренко, ни Бархатков, ни Павел Кормухин ничего не знали. Их непосредственным начальником, координатором и попечителем был Владимир Владиславович Савельев, отставной полковник Комитета государственной безопасности. Он отвечал за охрану, отвечал за производство и еще за тысячу разных проблем.

Сейчас у каждого из ученых в кармане лежала пухлая пачка денег.

Олег решил не продолжать этот разговор и подвинулся к окну, прислонившись к нему головой. Но автобус трясло, голова вздрагивала. Тогда он положил руки на переднее сиденье и уткнулся в них лбом. Ему было не по себе.

Уже прошло полгода, а может, чуть больше с того момента, как Олег стал задумываться над тем, что он делает и зачем делает Да, он был вынужден заняться этим делом. Но, во-первых, оно представляло для него чисто научный интерес Проблема с научной точки зрения была очень сложной, и Олег, пробившись над ней месяцев шесть, блестяще разрешил ее, найдя выход. Гениальное по своей простоте решение, о котором знали только три человека. И сейчас все эти трое ехали в одном микроавтобусе.

Олег почему-то подумал, что вот если бы сейчас их микроавтобус налетел на какой-нибудь бензовоз или врезался в грузовик, вспыхнул, загорелся, взорвался, то тогда, может быть, тысячи наркоманов остались бы без наркотиков. И, возможно, еще тысячи или десятки тысяч людей были бы счастливы, не стали бы наркоманами.

Но он прекрасно помнил слова своего шефа, Станислава Семеновича Бархаткова, который, когда Олег впервые заговорил с ним о том, что они занимаются грязным делом, сказал:

– Слушай, Олег, ты годишься мне в сыновья. И я хочу тебе сказать так, как я сказал бы своему сыну. Если не ты, если не я или Кормухин, то все равно кто-нибудь сделает это И скорее всего, уже делает. А тут самое главное, что мы первые Представляешь, если бы не мы сделали нейтронную бомбу, я уверен, ее сделал бы кто-нибудь другой. Важно было изготовить ее первыми.

– Это все разговоры.

– Нет, это не разговоры, – возразил Бархатков, – это жизнь. И от нее никуда не денешься. Сейчас, по крайней мере, ни ты, ни твоя жена, ни дети не думают о будущем. Оно ясно, обеспечено, и ты можешь заниматься своими проблемами, можешь работать на самых мощных компьютерах, которые тебе предоставили, можешь заниматься опытами, можешь продолжать синтезировать. В принципе, это наука.