— Тебя ждет длительный и изнурительный путь, — предупредил Август.

Итак, Хэйг занялся репетициями: вытягивал звуки, высчитывал такты, пел каждый день, начиная на заре и заканчивая на закате.

Раз, к вечеру, в начале мая, Хэйг, усталый, измученный, изнуренный арией из кантаты Гайдна, чуть ли не в беспамятстве притулился к краю бильярда (махину передвинули к углу living'а, так как в бильярд уже не играли).

Август, в перерыве, развлекал себя вариациями на тему «Влтавы» Бедржиха Сметаны.

Вдруг Хэйг заметил странную вещь: зеленая ткань на четверть была как бы уедена плесенью; вся кайма была как бы забрызгана удивительными белыми капельками, испещрена маленькими крапинками, усыпана мелкими прыщиками. Хэйг пригляделся: эти странные льдинки или причудливые снежинки, в среднем круглые, а изредка даже резные и ажурные, складывались в фигуры и имели ясный, целенаправленный характер, как бы выражая некую интенцию, умысел: значки были не случайными пятнышками, а — учитывая все значения термина — знаками значащими; пусть не такими значащими, как буквы в манускриптах, и все же значащими, как нитки в кипу (письме узелками в традиции индейцев инка).

А далее — еще причудливее. Август играл на инструменте, а тем временем запись на бильярде писалась далее, прибавляясь, правда, на какие-нибудь миллиметры или даже на ангстремы. Хэйг пересчитал и насчитал тридцать два белых значка. Август играл весь вечер, Хэйг ни на секунду не прекращал наблюдать, всматриваясь в видение на краю сукна. При заключительных звуках — тут Август сбился и сфальшивил в трезвучии — Хэйг насчитал уже тридцать три знака: замыкая серию, свежий, едва вылепившийся или вылупившийся тридцать третий элемент явил наблюдателю сначала ауру, затем едва различимый венчик и в финале белеющие и разрастающиеся на глазах крупинки.

— Папа! — закричал Хэйг.

— Взгляни! Сюда! На бильярд! Белизна на сгибе линии!

— Черт! И в аду мрак карм удавит речь! — выругался Август. — Как ты сказал: «Белый знак — нам гибельный иней»?

— Да нет же! Белизна на сгибе линии! Здесь, на бильярде!

Август приблизился к бильярду, переменился в лице и трижды шепнул:

— Again! Again! Again!

— What exactly? — удивился Хэйг, заметив в глазах Августа панический страх.

— Уйдем не медля из залы! Сын! Бежим!

рассказывающая, как рыба гнушается есть вкуснейшую халву

Август вызвал к себе сына. Я стала свидетельницей дискуссии.

— Я всегда хранил в тайне запутанные перипетии, связанные с явлением сына в нашу жизнь. Если бы я был вправе, я бы раскрыл тебе давящее на нас Заклятие; данный мне Наказ запрещает разглашение и карает нарушителей. Даже в экстренных случаях смертный не укажет на разгадку, не рискнет намекнуть на высшее табу, затемняющее все наши речи, заклинающее все наши желания, затрудняющие все наши начинания ab nihil usque ad mala. Всякий знает: невзирая на нас нами управляет ужасная безымянная напасть. Всякий знает: пред нами высится неприступная стена, преграждая нам все пути, заключая нас навсегда, навязывая нам перифразы и пересказы, путаные речи, упущения, ляпсусы, нестерпимую фальшь неверных знаний — куда, заглушаясь и затихая, низвергаются наши крики, призывы и рыдания вкупе с несбывшимися надеждами и мечтами. Чем ретивее мы будем выслеживать выпавший термин, чем крепче мы будем цепляться за незапятнанную белизну, тем тяжелее падет на нас треклятая рука судьбы. Хэйг, сын, тебе следует знать: ныне, — и не в первый раз, — здесь снует и рыщет смерть.

— Я надеялся, — вещал далее Август, — думал: тебе не придется переживать нестерпимый ужас, выпавший мне. Сейчас у меня уже нет иллюзий: мы бессильны. Ты будешь не прав (а винить себя буду я), если решишь играть ва-банк и рискнешь скрываться здесь. Ты лишь накликаешь беду. Тебе следует уехать из усадьбы немедля!

Реакция не заставила себя ждать: вспыхнувший Хэйг тут же свел всю речь Августа к небылицам, высмеял надуманные причины и пришел к неутешительным заключениям: дескать, папа желал изгнать сына!

— Как же так?! — кричал Хэйг, размахивая руками. — Как же так?! И ты, папа?! Теперь я уразумел: ты пугаешь меня смертью! А я, наивный, так тебе верил, так тебя любил! А ты выдумываешь черт знает какие напасти! Ведь все эти ужасы шиты белыми нитками! Будь честнее! Если ты забавы ради решил меня выгнать, так выставь за дверь и не прикрывайся всякими дурацкими алиби!

Сраженный унизительными репликами Август крикнул: «Сын!» и захлебнулся: начатую тираду прервали глухие рыдания.

Спустя месяц Август признался мне, как в ту минуту думал раскрыть все, как рвался ввести Хэйга в курс перипетий бастарда, как чуть не рассказал ему все насчет Захира, Мутуса Липпманна, скитальца с курьезным именем Трифедрус, купания и т. д. и т. п. Август не решился.

Пауза затянулась. Дуглас Хэйг взирал в тишине на Августа. Затем вдруг развернулся и убежал к себе в мансарду.

Август замер.

Я ждала указаний, следует ли мне бежать вслед, удержать, вернуть…

— Нет, — сказал Август. — Пускай. Если сумеет, пусть уезжает. Так будет лучше. Вдруг ему удастся спастись. Иначе умрет вместе с нами.

Не смыкая глаз, мы сидели и слушали, как Хэйг меряет шагами мансарду. Затем, уже на заре, мы увидели, как Хэйг спускается. На нем был теплый свитер и куртка. В руке — сумка.

Хэйг вышел в парк и приблизился к пруду. Присел и трижды, меняя тембр, высвистел тему

как бы давая тем самым сигнал, и Бен-Амафиин, заслышав свист, сразу же приплыл. Хэйг завел с ним длительную беседу, не забывая скармливать ему шарики из пудинга, скатанные как пшеничные зернышки для кускуса.

Затем, не глядя ни на меня, ни на Августа, ни на усадьбу — хранительницу детства, Хэйг пнул ненавистную калитку, распахнув ее настежь, и ушел…

Мы не знали, куда Хэйг уехал. Неутешный Август мучился. При нашем приближении к пруду, невзирая на все призывы, Бен-Амафиин не приплывал. Вся жизнь шла вкривь и насмарку.

Спустя шесть месяцев мы услышали стук в дверь. Нам принесли пакет, высланный неизвестным. Август распечатал сургуч письма, перечел трижды, затем привлек к делу меня.

— Не знаешь ли ты случаем Антея Гласа?

— Нет.

— И я не знаю. А нас сей Глас, кажется, знает лучше нас самих. Читай.

Dear Sir,

В апреле я не раз имел честь встречать Дугласа Хэйга Вилхарда. Будучи а курсе бегства Дугласа Хэйга из Азинкура и представляя себе, как Вы, не имея никаких вестей, переживаете эту тяжелую разлуку, я считаю нужным дать Вам имеющиеся у меня сведения, надеясь тем самым смягчить Ваши страдания.