– Ты еще про медведя вспомни с велосипедом, – посоветовал мальчуган. – И вообще – это наши внутренние дела. Сами откровенно разберемся.

– Маэстро, – зверь постучал лапой по земле. – Отвлекаетесь, маэстро, отвлекаетесь.

– Я думаю, думаю.

– Извините за мое собачье мнение, маэстро, но с самками вы что-то перемудрили. Вот у нас…

– Оставь свое собачье мнение при себе. И уволь от подробностей ваших брачных обрядов. Со своей мамой я разберусь как-нибудь сам.

– Зачем это вам, маэстро? Там! – зверь задрал морду вверх. – С вашими масштабами! Возрастом! Возможностями! А может вам сине-зеленые водоросли не нравятся? Давайте и их заодно переделаем. В буро-малиновые?

Мальчуган задумался.

– Глупость, конечно, – признался он. – Латать прошлое человека, которого лишь очень относительно можно назвать мной самим… Вновь и вновь возвращаться, мучая тех, кто еще помнит забавную гусеницу, которая давно превратилась в бабочку…

– И я о том же, – проникновенно сказал зверь.

Мальчуган уселся, скрестив ноги, еще раз полистал бумаги:

– Встреча в чуждом мире – хорошо, экспедиция к артефакту – хорошо, бывший дружок… хм… Хорошо или плохо? – почесал затылок. – Вспомнить бы… Или спросить? Ты как думаешь, глубокоуважаемый Псой Псоевич?

Зверь отвлекся от выкусывания свалявшихся клочков шерсти с лап и ядовито заметил:

– Она несомненно будет рада. Столетняя разлука как ничто другое укрепляет чувства. Но не тело.

Мальчуган аж передернулся, покраснел.

– Рип ван Винкль какой-то, – продолжал изливать порции желчи Псой Псоевич.

Мальчуган щелкнул пальцами, и зверь исчез. Растворился без следа.

– Утомительный уровень, – опять пожаловался мальчуган. – Эмоции, гармоны. Как я отвык от всего такого! Ты не обижайся, но это как если бы тебя вот сейчас в подгузнике, спеленутого по рукам и ногам снова засунуть в колыбель. И поить грудным молочком. И петь колыбельные. И заново учить говорить.

Он вернулся к бумагам, но тут же вновь отвлекся.

– И на Псоя не обижайся. Зверь – он и в космологических масштабах зверь. Собственные тараканы в башке. Собаки ему, видите ли, не нравятся. Надо сделать так, чтобы они одичали! И чихать, что они с человеком вот уже сорок тысяч лет. Как пожили в тепле сорок тысяч лет, так теперь и в лесу сорок тысяч лет поживут. Хи-хи. Управляемая эволюция! Сингулярный прогресс! Новая сигнальная! Скажу тебе по секрету – управлять эволюцией гораздо легче, чем заставить двух примитивных существ полюбить друг друга. Никто до меня не пытался. Да и зачем? Кому там, – мальчуган ткнул пальцем вверх, – может понадобиться формула любви? Гравитация – это понятно. Слабое взаимодействие – тоже понятно. А вот любовь – непонятно. Но я добью, добью! – он стукнул кулаком по земле. – Вот увидишь, увидишь…

Сворден Ферц очнулся от того, что его трясли за плечо. Все тело задеревенело от неудобной позы, в которой и сморил сон. Перед ним сидела Шакти и внимательно рассматривала.

– Ты во сне слюни пускаешь, как маленький ребенок, – заявила она.

Подбородок и впрямь оказался мокрым.

Странное ощущение – словно из одного сна тут же, не просыпаясь, провалился в другой. Все вокруг заполняло мягкое желтоватое сияние. Пахло чем-то ужасно знакомым, но здесь абсолютно невообразимым – как если бы полуразложившийся труп благоухал ладаном.

– Похоже на янтарь, да? – Шакти наклонилась и погладила ладонью пол. Сворден Ферц отвел глаза от свободного выреза ее майки. – Предположение, в общем-то, подтверждается.

– Предположение? – он все никак не мог прийти в себя.

– Развалины – никакие не развалины, а сложный комплекс, возведенный предположительно Вандерерами, – Шакти приблизила лицо к лицу Свордена Ферца, словно собираясь сообщить ему что-то по секрету. Взяла его руку, приложила к груди, которая оказалась небольшой и поместилась в ладони. Сердце отчаянно стучало.

– Я не прошел кондиционирования, – пробормотал Сворден Ферц.

– Ну и что? – прошептала Шакти, почти касаясь губами его губ.

– Я могу тебя напугать… оскорбить…

– Все так запущено?

– Нет… Не в этом дело…

– С девяти лет я была вещью, меня не испугать сексуальными паттернами дикарей племени мумба-юмба.

– Какой вещью?

– Личной и исключительной. Но строптивой. Которую лупили почти каждый день…

Сворден Ферц сжал пальцы. Шакти прикусила губу. Он было ослабил хватку, но она затрясла головой:

– Нет… Продолжай…

– Это ненормально.

– Что устраивает двоих, вполне нормально… Я ведь была полной дурой… Строптивой дурой… Хотела освободиться… Я и сейчас дура…

– Почему?

– Разве можно новому любовнику рассказывать о старых? Лучше сделай со мной то, что здесь делают с аборигенками…

– Это будет больно и неприятно. Оскорбительно.

Короткий смешок:

– Высокая Теория Прививания убила физическую любовь. Она много чего сгубила, но этого человечество ей точно не простит…

– О чем ты?

– Нельзя оставаться воспитанным в постели. Настоящая любовь всегда запретна. У тебя случалась запретная любовь?

– Нет.

– А я слышала, что некоторые из вас вступают в связь с аборигенками. Так романтично! Боги, спустившиеся с небес, чтобы устроить на свой лад жизнь примитивных народов, и рыжекудрые красотки, делящие с ними постель, в надежде понести героическое потомство. Извечный миф.

– Тебе больно?

– Делай со мной все, что хочешь. Меня правильно воспитали. Назло учителям и докторам. Назло Высокой Теории Прививания. Только я это не сразу поняла. Мне казалось, что он испортил мою жизнь.

– Если не хочешь…

– Но тебе ведь надо знать.

– Надо?

– Разве ты теперь не женишься на мне?

– Злая шутка.

– Злая. Я вообще злая. С тех самых пор, как все открылось. По-дурацки. Набежали психотерапевты, наставники, охали, ахали, строчили диссертации, пичкали таблетками. А Учитель со мной ни разу с тех пор не заговорил. Представляешь? Я единственный человек в Ойкумене, который больше не имеет своего Учителя. Ох…

– Ты не кричишь.

– Да. Я доступная, но в постели нема как рыба. Легкое побочное действие терапии.

– А по-моему ты очень даже разговорчивая.

– Навет и диффамация. Утехи требуют тишины. Особенно здесь. В этом месте никто и никогда не занимался утехами.

– Откуда знаешь?

– Я же специалист по внеземным культурам. Забыл? Посредственный, конечно. Можно сказать, некудышный, но все же…