Локк не обратил на него внимания.

– Январри. Иди наверх. Живо. – Его голос стал тихим и настойчивым. Я не стала смотреть ему в лицо, но все равно почувствовала его взгляд, который вцепился в меня, словно подталкивая обратно. – Возвращайся к себе в комнату…

Но я устала слушать мистера Локка, устала от тяжести его воли, которая давила на меня снова и снова, устала помнить свое место.

– Нет, – произнесла я дрожащим шепотом. Я сглотнула, касаясь шерсти Бада, его бронзового тепла. – Нет. Я ухожу.

Я чуть наклонила голову, расправив плечи, будто сопротивляясь сильному ветру, и поволокла свою тяжелую сумку вниз по лестнице и через фойе. Я держала спину совершенно прямо.

Мы почти прошли мимо них. Латунная ручка двери была уже совсем близко, когда Хавермайер вдруг рассмеялся. Омерзительный высокий звук, похожий на шипение. Я ладонью почувствовала, как шерсть на загривке у Бада встает дыбом, и сжала его ошейник.

– И куда же собралось это чудо? – спросил Хавермайер. Он поднял трость и насмешливо ткнул ею в мою холщовую сумку.

– Я поеду искать отца. – Врать я тоже устала.

Улыбка Хавермайера стала приторной. Что-то неподобающее – предвкушение? восторг? – загорелось в его глазах, когда он наклонился ко мне и поддел пальцем в перчатке мой подбородок, заставляя меня приподнять голову.

– Вы хотели сказать, покойного отца.

Лучше бы я сразу отпустила Бада, чтобы он превратил Хавермайера в кровавую бахрому. Или дала мерзавцу пощечину, или промолчала, или кинулась к двери.

Что угодно, только не то, что я сделала.

– Может, так и есть. Или нет. Может, он просто заблудился и до сих пор бродит где-то там. Или он нашел Дверь, провалился в нее и попал в другой мир, в лучший мир, где нет таких, как вы. – Ответ получился жалким, если не сказать бредовым. Я уже ждала, что мистер Локк вздохнет, а Хавермайер снова издаст шипение, которым он обозначал смех.

Однако вместо этого они оба застыли на месте. Это была такая неподвижность, от которой волоски на коже встают дыбом, а в голову лезут мысли о волках и змеях в высокой траве. Такая неподвижность сразу дает тебе понять, что ты совершил какую-то ужасную ошибку, хоть и не понимаешь пока, какую именно.

Мистер Хавермайер выпрямился, отпустив мой подбородок и разминая руки в перчатках, как будто его пальцы устали от бездействия.

– Корнелиус. Мне казалось, мы условились, что некоторые сведения не следует раскрывать лицам, не входящим в Общество. Должен признаться, я считал данное правило краеугольным для нашей организации, поскольку оно установлено самим Основателем.

Уже во второй раз за это утро мне показалось, что разговор ведется на незнакомом мне языке.

– Я ей ни черта не говорил. – Голос Локка прозвучал резко, но в нем послышались необычные полузадушенные нотки, которые я бы назвала страхом, если бы хоть раз в жизни видела его напуганным.

У Хавермайера начали раздуваться ноздри.

– Да неужели, – выдохнул он. – Люк! Эванс!

В ответ на его крик по лестнице спустились двое мускулистых мужчин, которые несли в руках наскоро упакованный багаж.

– Мистер Хавермайер, сэр, – отозвались они, тяжело дыша.

– Сопроводите девчонку в ее комнату и заприте, ясно вам? И поосторожнее с псиной.

Я всегда ненавидела эти моменты в книгах, когда герой застывает от страха. «Очнись! – хочется закричать мне. – Сделай же что-нибудь!» Когда я вспоминаю, как стояла у двери с этой дурацкой сумкой на плече, все еще касаясь ошейника Бада ослабевшими пальцами, мне хочется закричать самой себе: «Сделай же что-нибудь!»

Но я была хорошей девочкой и ничего не сделала. Я не сказала ни слова, когда Хавермайер постучал тростью по полу, поторапливая своих слуг, когда Локк начал возмущаться, когда крепкие пальцы сжали мои руки повыше локтей.

Когда Бад взвился, бесстрашный и рычащий, и один из слуг набросил тяжелый плащ на голову псу и придавил его к полу.

Меня наполовину провели, наполовину протащили вверх по лестнице и затолкали в комнату. В замке что-то перекатилось и щелкнуло, как смазанный курок револьвера мистера Локка.

Я хранила абсолютное молчание, пока не услышала яростный лай, ругань, потом звук ударов ботинка о тело, а потом жуткую тишину. И все. Было уже поздно.

Пусть это послужит читателю уроком: если слишком долго ведешь себя хорошо и не смеешь возразить, за это придется расплачиваться. Рано или поздно придется.

«Бад… Бад… Бад-Бад-Бад…» Я начала скрестись в дверь, выкручивая ручку, пока не захрустели пальцы. Голоса мужчин поднимались по лестничным пролетам и проникали под дверь, но я толком ничего не слышала – мне мешали гремящие дверные петли и кошмарные стоны, доносившиеся непонятно откуда. Только услышав раздраженный голос Хавермайера на лестничной площадке – «Да заткните же ее кто-нибудь!» – я поняла, что сама издаю этот звук.

Я умолкла. Хавермайер крикнул куда-то вниз:

– Унеси это отсюда и приберись, Эванс!

После этого я не слышала уже ничего, кроме шума собственной крови в ушах и тихих звуков своей нарастающей истерики.

Мне снова было семь, и Вильда только что повернула ключ в чугунном замке, оставив меня одну в заточении. Я вспомнила, как стены сжимали меня между собой, словно засушенное растение в гербарии, вспомнила тошнотворно сладкий привкус сиропа в серебряной ложечке, запах моего собственного страха. Я думала, что забыла, но воспоминания оказались отчетливыми, как фотографии. Может, равнодушно предположила я, они всегда были со мной, прятались где-то за пределами поля зрения и нашептывали мне свои страхи. Может, каждую хорошую девочку однажды хорошо припугнули.

Возня, ругань в одной из гостиных первого этажа. Бад.

У меня подкосились ноги, и я сползла по двери с мыслью: «Так вот каково это – остаться одной». Раньше я думала, что знакома с одиночеством, но теперь у меня отняли и Джейн, и Бада, и мне грозило обратиться в пыль и ветошь в этой убогой серой комнатке – никто в целом свете даже не вспомнит обо мне.

Черное Нечто вновь опустилось мне на плечи и обняло меня черными, как угольный дым, крылами. Ни матери, ни отца… Ни единого друга.

Я была виновата сама. Зря я думала, что могу просто сбежать, набравшись храбрости и шагнув в бескрайнюю неизвестность, словно герой, который отправляется совершать подвиги. Зря я думала, что могу изменить правила – хотя бы чуть-чуть – и вписать себя в более красивую и великую историю.

Но правила придумывали Локки и Хавермайеры – обеспеченные люди, которые устраивали тайные собрания в курильных комнатах и подтягивали к себе все богатства этого мира, словно пауки, сидящие в дорогих костюмах в центре золотой паутины. Влиятельные люди, о которых нельзя забыть, заперев их в крошечной комнатке. Я же в лучшем случае могла надеяться на скромную жизнь в их великодушной тени. Пограничное явление, которое не любят и не ненавидят, позволяя суетиться где-то в стороне, если только оно не начинает мешаться под ногами.