— Будет так, как я сказал, отец. Уверяю тебя, она не введет монахов в грех неудовлетворенного желания. Она не отойдет от меня ни на шаг. Считай, что это еще один мужчина, новый послушник.

Настоятеля можно было обвинить в чем угодно, только не в глупости. Судя по всему, серый рыцарь не боится попасть в ад, если перережет горло ему, настоятелю древнего оплота бенедиктинцев, посланцу Господа Бога. Отец Михаил выполнит требование, но не смирится. Все люди милорда промокли до костей, валятся с ног от усталости, не в пример этой женщине, которая держится особняком и гордо задирает нос, откинув на плечи мокрые волосы. Да, она устала не меньше остальных, а какими глазами смотрит на него и его беспомощных братьев. Отец Михаил не сомневался, что серый рыцарь действует по ее наущению. Она — порождение дьявола. Все женщины такие. Блудницы, совращающие с пути истинного честных мужчин. Ей надлежит быть подальше отсюда, подальше от святых мужей, полных благолепия, надлежит…

— Мы все промокли, устали и голодны. Позаботься об этом, святой отец.

Настоятель кивнул, брезгливо поджав тонкие губы, и обратился к топтавшимся в стороне братьям. Его постная физиономия налилась кровью, и он дал затрещину одному из монахов. Дивясь на святошу, так легко избивавшего другого человека, Гастингс спросила:

— Неужели правда, Северн? Женщин держат отдельно? И плохо к ним относятся?

— Это не столь важно при теплой и солнечной погоде. Но при такой сырости ты можешь заболеть, я хочу, чтобы ты скорее переоделась. Давай поищем какой-нибудь угол.

— Но зачем такие правила, Северн?

— Насколько мне известно, церковь до сих пор всерьез обсуждает вопрос, есть ли у женщины душа. Ведь, если у тебя, Гастингс, нет души, ты оскверняешь своим присутствием совершенные Господние творения мужского пола. Ты не лучше домашней скотины, по крайней мере в глазах Всевышнего.

— Странно, отец Каррег никогда подобного не говорил.

— Отец Каррег не дурак. Может, он верит, что ты заставишь его мучиться от водянки, если он заговорит о подобных вещах в Оксборо. Но такой взгляд — отнюдь не редкость. Мне говорила об этом мать. Святые обители гостеприимно распахивают двери перед странниками, но женщины не должны находиться рядом с мужчинами, ибо считается, что иначе они отравят святой воздух.

Гастингс растерялась, но тут же лукаво улыбнулась мужу и шепнула:

— Я постараюсь, чтобы мое дыхание не отравило никого, кроме тебя.

Северн взял ее за руку и повел вслед за монахом. Оставив жену в келье, он сказал, уходя:

— Я переоденусь с мужчинами. Закутайся потеплее. Гастингс.

Вернувшись в зал, она увидела накрытый стол, почувствовала аромат подогретого эля, свежего хлеба и жареных цыплят.

— Обычно путешественникам не готовят такой роскошный ужин, — пояснил Северн. — Просто я не жалел денег. Для хозяев будет лучше, если еда окажется такой же вкусной, какой выглядит. Я предупредил настоятеля, что если угощение не понравится моей жене, я буду очень недоволен. И поиграл кинжалом. Он так забавно побледнел. — Северн пощупал ей лоб. — Что-то ты слишком горячая. Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно. — Она тоже дотронулась до его лба. — А ты, милорд?

— Кажется, — произнес он, не спуская с нее загоревшегося взгляда, — ты все-таки обречешь святых братьев на вечные муки за плотское вожделение. А ведь я сказал настоятелю, что он может видеть в тебе нового послушника, этакого кастрата.

Гастингс усмехнулась и ответила тонким голосом:

— Значит, мне придется распевать псалмы в уплату за еду. И я не стану целовать тебя, Северн, хотя мне этого ужасно хочется.

— Перестань, Гастингс. А вот и наш ужин.

— Можешь забыть о кинжале, все приготовленное достаточно вкусно, — заметила она, вгрызаясь в цыпленка.

Покончив с трапезой, Гастингс осмотрела воинов. Дружинник из Оксборо по имени Табар жаловался на жар и тяжесть в груди, поэтому она тут же приготовила ему горячее молоко с горечавкой.

— А теперь пожуй листья водосбора и держись поближе к огню, Табар. Спать ляжешь вместе с остальными. Их тела согреют тебя.

Затем к ней подошел монах, невысокий тощий человек с измученным лицом:

— Миледи, у меня ужасно болит зуб. Может, вы найдете что-нибудь для меня?

— Конечно, отец. Возьмите эти семена дельфиниума и добавьте в эль или вино. Это облегчит ваши страдания. Но зуб придется вырвать. Если он так болит, то скоро измучит вас до смерти.

— Да-да, знаю, но я боюсь. Лучше дождусь, пока упаду в обморок от боли, тогда его вырвет один из братьев.

— Кто приблизился к этой женщине? — раздался окрик настоятеля. — Ты разговаривал с нею? Ты принял от нее дьявольское зелье? — Дельфиниум полетел на пол.

Монах едва не плакал от обиды, глядя на рассыпанные под ногами семена.

— Отец Михаил, — прошептал несчастный, — это же ничтожная помощь от зубной боли. У леди не было никаких дьявольских мыслей.

— То, что она тебе дала, отравит дьявольскими видениями твой сон, брат мой. Ты взалкаешь женской плоти, и сие развратит тебя.

Гастингс с большим трудом удержалась, чтобы не прибить настоятеля. Если бы он сам корчился от зубной боли, снес бы он ее безропотно или бы рискнул принять от нее лекарство, обрекая себя на дьявольские видения?

— Идем отсюда, — позвал ее Северн, — ты ничем не поможешь этому брату. Не спорь. Брат — член ордена и обязан выполнять устав.

Он потащил жену за собой, а Гастингс все оглядывалась на несчастного, прижимавшего к щеке ладонь.

— Я не хочу будоражить несчастных братьев. Давай полежим рядом, как брат с сестрой.

Они начали устраиваться на ложе в отведенной для них келье, но не успели еще завернуться в одеяла, как из зала донесся вопль.

Северн, только собравшийся погладить жену по груди, вскочил и с мечом в руке бросился на крик.

Гастингс, закутанная в одеяло, вышла следом и увидала несчастного монаха, скрючившегося на каменном полу. Он громко стонал, зажимая рот окровавленными руками. Над ним склонился настоятель, который держал выдранный зуб и злорадно увещевал:

— Ну, вот и все. Перестань ныть!

— Я могла бы остановить кровотечение, — прошептала Гастингс мужу на ухо.

— Нельзя. Если ты попытаешься что-то сделать, настоятель впадет в религиозное исступление. Идем спать. Теперь светает рано. Хорошо бы кончился дождь, а то противно здесь оставаться.

На рассвете Северн разбудил ее поцелуем в висок. Гастингс нежно погладила мужа по лицу, прошептав:

— Я рада, что ты оставил меня с собой.

— Только у нас, к сожалению, нет времени для должной благодарности.

Спустя час они покинули аббатство Вигама, и Гастингс в последний раз оглянулась на мрачное сооружение. Даже при дневном свете оно выглядело не менее зловещим.