– А в чем риск?

– Вас это может удивить, но художники – существа темпераментные. Принять работу Джейн означало отказаться от чьей-то другой работы. И этот кто-то рассердится. А с ним его родственники и друзья.

– Настолько рассердится, что будет готов убить? – спросил Бовуар.

Клара рассмеялась:

– Я могу гарантировать, что в наших художнических мозгах мысль об убийстве возникает постоянно и даже задерживается. Но чтобы убивать из-за того, что твоя работа не принята Уильямсбургской выставкой? Нет. И потом, если уж убивать, то членов жюри, а не Джейн. Кстати, никто, кроме жюри, не знал, что эта работа принята. А заседание жюри проводилось в пятницу.

«Каким далеким теперь кажется этот день», – подумала Клара.

– Даже мисс Нил не знала?

– Я сказала Джейн в пятницу.

– А кто-нибудь еще знал?

Клара слегка смутилась:

– Мы говорили об этом за обедом в тот вечер. Это был такой специальный обед в канун Дня благодарения с друзьями в нашем доме.

– Кто был на этом обеде? – спросил Бовуар, вытащив блокнот.

Он больше не полагался на Николь в том, что касалось записей. Николь увидела это и почувствовала такое же негодование, как и в тот момент, когда Гамаш попросил ее делать записи.

Клара назвала имена.

Гамаш тем временем разглядывал картину.

– Что здесь изображено?

– Заключительное шествие ярмарки этого года. Вот смотрите… – Клара показала на козу с зеленой физиономией и с пастушьим посохом. – Это Рут.

– И в самом деле, – сказал Гамаш под громкий смех Бовуара.

Сходство было идеальное. Наверное, он слеп, если не увидел этого сразу.

– Но постойте, – сказал Гамаш, и его веселье как рукой сняло. – Это было нарисовано в тот самый день, в то самое время, когда умирала Тиммер Хадли.

– Да.

– И как Джейн назвала эту картину?

– «Ярмарочный день».

Даже несмотря на дождь и ветер, Гамаш видел, как прекрасна эта местность. Клены стали темно-красными и оранжевыми, и листья, сорванные ветром, устилали дороги и овраги, превращая их в гобелены. Из Уильямсбурга в Три Сосны они ехали через горный перевал, разделявший два этих населенных пункта. Дорога, словно зная пословицу про умного и гору, шла по долине и вдоль реки, видимо повторяя маршрут, каким в прежние времена ездили почтовые кареты. Но в какой-то момент Бовуар свернул на еще более узкую грунтовую дорогу. Их машину трясло на огромных колдобинах, и Гамаш даже не мог толком читать свои записи. Он давно уже приучил свой желудок не реагировать на любые дорожные выкрутасы, но вот глаза обучались хуже.

Бовуар притормозил у большого металлического почтового ящика, выкрашенного в желтый цвет. Белой краской на нем было выведено: «Крофт». Бовуар свернул и поехал по подъездной дорожке, обсаженной кленами, создающими некий ажурный туннель.

За мелькающими щетками дворников Гамаш увидел фермерский дом, обитый вагонкой. У дома был уютный, обжитой вид. Высокие к концу сезона подсолнухи и притулившийся к ним алтей. Из трубы поднимался дымок, но ветер тут же подхватывал его и уносил в лес.

Гамаш знал, что дома́ – это автопортреты их обитателей. Выбор цвета, обстановки, картин – каждая мелочь говорила о характере. Бог или дьявол в деталях. Как и человек. Какой дом – грязный, неприбранный или навязчиво-чистый? Выбирались ли украшения для того, чтобы произвести впечатление, или они являются частью личной истории? Захламлены комнаты или нет? Входя в очередной дом во время расследования дела, Гамаш каждый раз испытывал волнение. Ему очень хотелось попасть в дом Джейн Нил, но это пришлось отложить. Теперь о себе должны были поведать Крофты.

Гамаш обратился к Николь:

– Смотрите внимательно и подробно записывайте то, что будет говориться. И только слушайте. Вам ясно?

Николь ответила ему недовольным взглядом.

– Я задал вам вопрос, агент.

– Я поняла. – И после затянувшейся паузы: – Сэр.

– Инспектор Бовуар, принимайте руководство.

– Отлично, – ответил Бовуар, вылезая из машины.

Мэтью Крофт ждал у сетчатой двери. Они сняли свои мокрые куртки, и он провел их в кухню. Ярко-красный и желтый цвета. Цветастая столовая посуда в буфете. Чистые белые занавески с цветочками по кромке. Гамаш посмотрел через стол на Крофта, который занимался тем, что выравнивал солонки и перечницы. Его умные глаза не находили покоя, и он словно ожидал чего-то. Прислушивался. Все это было почти неуловимо, спрятано под дружелюбным внешним видом. Но оно было – Гамаш в этом не сомневался.

– У меня есть лук на веранде. Он сейчас промок, но, если хотите, я покажу вам, как из него стреляют.

Крофт обращался к Гамашу, но ответил ему Бовуар, и Крофт оторвал взгляд от старшего инспектора и перевел на Бовуара.

– Это будет очень полезно, но сначала я хочу задать вам несколько вопросов. Несколько обстоятельств, которые нужно прояснить.

– Да, пожалуйста.

– Расскажите мне о Джейн Нил и о ваших с ней отношениях.

– Мы не были так уж близки. Я иногда заходил к ней с визитом. Все было тихо, спокойно. Она ведь когда-то была моей учительницей – тогда у нас тут была школа.

– Какой она была учительницей?

– Удивительной. Она могла так на вас посмотреть, что вам казалось, будто вы единственный человек на земле. Вы меня понимаете?

Бовуар понимал. Такой же способностью обладал и Арман Гамаш. Большинство людей, разговаривая с вами, оглядывают комнату, кивают другим, машут. Но Гамаш – никогда. Когда он смотрел на вас, вы были центром мироздания. Однако Бовуар знал, что его шеф одновременно умудряется подмечать все, что происходит вокруг. Просто он умел не показывать этого.

– Чем вы зарабатываете на жизнь?

– Работаю в Сен-Реми, в дорожном департаменте.

– И чем там занимаетесь?

– Я глава дорожно-ремонтной службы. Отправляю бригады на работы, определяю наиболее проблемные участки. Иногда просто объезжаю дороги – смотрю, какие нуждаются в ремонте. Не хочу, чтобы сигналом к ремонту становились дорожные аварии.

Это случается слишком часто. Обычно смерть приходит ночью, забирает человека во сне, останавливает его сердце или будит его нестерпимой головной болью, ведет в ванную, а потом набрасывается и заливает его мозг кровью. Она поджидает его на улочках и станциях метро. После захода солнца облаченные в белое ангелы-хранители выключают свет, и смерть приглашается в обработанную бактерицидами палату.

Но за городом смерть приходит без приглашения днем. Она забирает рыбаков прямо из лодок. Хватает за щиколотки купающихся ребят. Зимой она сбрасывает их вниз по склону, слишком крутому для их неопытности, сталкивает их лыжи на поворотах. Она подстерегает на берегу, где снег еще не успел срастись с ледком, а их горящие глаза не видят этого, где вода еще выплескивается на берег, а отчаянный саночник не вписывается в поворот. Смерть стоит в лесу с луком и стрелами на рассвете и в сумерках. Она скидывает машины с дороги среди бела дня, когда колеса вдруг пробуксовывают на льду или на снегу. Или на ярких осенних листьях.