К тому же в нужный момент среди заговорщиков так и не нашлось своего «Иоахима Мюрата», который бы взял на себя «инициативу 18 брюмера» и решительно выбросил бы говорунов как из Зимнего (правительство), так и из Таврического (Петросовет) дворцов.

Идти до конца никто готов не был.

Как ни странно, но Деникин, прямо заявивший Корнилову о своей поддержке в личной беседе, все же не был главкомом привлечен к активному участию в заговоре. Странно, но получается, что на тот момент Корнилов, воевавший бок о бок с Деникиным три года и наверняка неоднократно обменивавшийся с ним мыслями о судьбах страны, до конца генералу еще не доверял. Ибо тому не было смысла впоследствии скрывать свое участие в заговоре в «Очерках русской смуты». Тем более что после путча он угодил в тюрьму вместе с главкомом. Также невероятным следует признать то, что Корнилов мог видеть в нем некоего конкурента — у Деникина не было ни харизмы главкома, ни популярности среди финансовых и политических деятелей. Его просто практически никто не знал.

Стало быть, до Быховской тюрьмы Деникин просто не входил в «ближний круг» корниловцев.

Впрочем, фигура Деникина могла стать просто разменной монетой между противоборствующими группировками. В протоколе расследования по делу о мятеже Корнилова приводилась беседа главкома с Савинковым 24 августа в Ставке: «Разговор Савинкова с генералом Корниловым касался установления тесных отношений между генералом Корниловым и министром-председателем Керенским, так как Савинков считал, что оба эти лица, будучи вождями различных партий, должны работать рука об руку… Сначала обсуждался вопрос о комитетах и комиссарах, причем Савинков и Филоненко (комиссар при Верховном главнокомандующем) высказывались против Главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала Деникина, который не может наладить отношения с комиссарами и комитетами, и высказывали опасение, что если во главе фронтов будут стоять такие генералы, то трудно установить дружную работу и это будет отражаться на состоянии войск».

Интересно, что никто из претендентов на «кресло № 1» в России всерьез в расчет не принимал большевиков, считая их разгромленными после июльского выступления. Их использовали уже как записную страшилку, своеобразный жупел в политических раскладах, но не как реальную силу.

Большевики достаточно мудро рассудили, что предыдущий продовольственный кризис явился последней искрой к антимонархической бочке с порохом — почему бы этому кризису не стать той же искрой для окончательной дискредитации Керенского и Ко.

Царская жандармерия была разгромлена, думская милиция охранке в подметки не годилась и не могла справиться даже с уличной преступностью, так что вылавливать лидеров большевиков, которые в шалаше в Разливе строчили статьи за статьями, призывая сторонников к неповиновению властям, было попросту некому. По существу, именно большевики стали «третьим радующимся» в конфликте «Керенский-Корнилов», выиграв в нем больше всех.

Именно большевистский официоз «Известия» каким-то таинственным образом получил в свое распоряжение доклад Корнилова о необходимости принятия срочных мер по оздоровлению армии и обстановки в стране, с которым то г не успел даже ознакомить членов правительства. Есть очень большие подозрения, что «слив» был осуществлен по прямому указанию самого Керенского, пытавшегося большевистскими руками выставить Корнилова в качестве пугала.

5 августа выдержки из него были напечатаны с соответствующими комментариями в духе «угрозы революции» и с требованием снять главкома. Вся левая печать обрушилась на нового «бонапарта». В защиту выступили Союз офицеров, Союз георгиевских кавалеров, Совет Союза казачьих войск, протестовавшие против травли Корнилова «безответственными людьми».

Газетная истерия привела к крушению даже видимости мезальянса между министром-председателем и главкомом. «С первого же дня моего вступления в должность, — писал на тот момент управляющий военным министерством Савинков, — между мной и Керенским установилось явное разномыслие. Оно касалось не только принципиальных вопросов. Достаточно сказать, что почти ежедневно Керенский возвращался к вопросу о смещении генерала Корнилова, причем предполагалось, что Верховным главнокомандующим будет назначен сам Керенский, и почти ежедневно мне приходилось доказывать, что генерал Корнилов — единственный человек в России, способный возродить боевую мощь армии». Следует заметить, что для популяризации личности Корнилова его сторонники крайне грамотно использовали «газетный пиар». Пресса просто пестрела заголовками о Главковерхе как о будущем «спасителе Отечества». Точно так же совсем недавно газеты писали и о самом Керенском.

Столкновение лбами двух мощных политических величин вышло такое, что звон от этого вылился в погребальный набат для Временного правительства.

Началось оно, как обычно, с провокации. Во всей истории «корниловского мятежа» самым туманным пятном является роль депутата Госдумы и обер-прокурора Святейшего Синода Владимира Львова.

Известный противник влияния в России Распутина и его «нечистой силы», которую Львов разгонял из епархий обер-прокурорской метлой, он входил во Временное правительство до июля 1917 года, занимая пост главы «Союза земельных собственников». После попытки большевистского переворота в июле Львов подал в отставку, поддержав создание нового правительства во главе с министром-председателем Керенским. Но благодарный «жен-премьер» усердие обера оценил, пожал руку и… указал ему на дверь, назначив на его место более уравновешенного либерального богослова профессора Антона Карташева (кадет). Львов рвал и метал, заявив Терещенко, что «Керенский ему теперь смертельный враг». По утверждению знавших его людей, Львов в то время «был так экзальтирован, что многим казался невменяемым».

В конце августа «невменяемому» Львову вдруг захотелось поиграть роль Хлестакова и поучаствовать в «спасении России», не имея за душой ничего, кроме чистой авантюры.

22 августа он появился в Зимнем дворце у своего «смертельного врага» и доверительно сообщил тому, что представляет интересы «очень значительных сил», которые могут обеспечить правительству «поддержку справа», ибо самого Керенского не поддерживает уже никто, кроме сомнительного Петросовета, большинство в котором уже перешло к сторонникам Ленина и Троцкого. Никто, конечно, за Львовым не стоял, тем более никто его не уполномочивал на столь громкие заявления. Но авантюра есть авантюра, создавалось впечатление, что «невменяемый» Львов уже сам верил в то, о чем говорил. Он тут же намекнул, что у него есть решительные люди, готовые навести порядок в стране и способные на решительные действия.

Вряд ли Керенский ему поверил, но как ловкий шахматист решил обернуть ситуацию в свою пользу и провести контравантюру.

Как сказано в материалах следствия, Керенский якобы обрадовался: «Хорошо, я согласен, — сказал он. — Если даже требуется моя отставка, я согласен уйти, но поймите же, что я не могу бросить власть; я должен передать ее из рук в руки». Далее показания разнятся. Львов утверждал, что Керенский наделил его полномочиями вести переговоры с «решительными людьми» о своей отставке, министр-председатель клялся, что ничего подобного ему не поручал. Вероятнее всего, так и было — опытный волк Керенский был слишком осторожен, чтобы разбрасываться громкими фразами. Скорее всего, его «смертельный враг» припомнил ему свой «украденный портфель».