Корнилов не скрывал своей антимонархической позиции, но и не принимал революционно-анархической. Первое позволило генералу сразу после Февральского переворота стать во главе Петроградского военного округа, второе — в апреле его покинуть. Телеграмму о назначении подписал 2 марта сам спикер Госдумы Михаил Родзянко: «Необходимо… для спасения столицы от анархии назначение на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Государственной Думы признает таким лицом Ваше Превосходительство, как известного всей России героя. Временный комитет просит вас, во имя спасения Родины, не отказаться принять на себя должность главнокомандующего в Петрограде».

Это, правда, не помешало Временному правительству «доблестного боевого генерала» связать по рукам и ногам, идя на поводу у Совдепа и не давая ему реально наводить порядок в столице.

В июле ситуация была уже иная. Керенскому требовалось уже не просто наводить порядок, а СПАСАТЬ страну от этой волны вакханалии, чтобы волной порядка не смыло его самого. Из двух зол министр-председатель предпочел наименьшее — назначение Корнилова.

Однако генерал тоже был не лыком шит. Судьба своих двух предшественников «революционных главковерхов» научила его многому. Он тут же потребовал от правительства гарантий нормальной работы, направив в Зимний дворец ультимативную телеграмму. В ней говорилось, что Корнилов может принять верховное командование только при выполнении четырех условий:

1. Ответственности перед собственной совестью и всем народом.

2. Полного невмешательства в его оперативные распоряжения при в назначение высшего командного состава.

3. Распространения принятых за последнее время мер на фронте и на все местности тыла, где расположены пополнения армии.

4. Принятие его предложений, переданных телеграфно на совещание в Ставку 16 июля.

Керенский тут же встал на дыбы — как это так, «невмешательство в оперативные распоряжения» самого военного министра, который лично поднимал фронты в атаку (введение смертной казни в тылу его меньше всего волновало). Это выводило Корнилова из-под контроля и делало самостоятельной политической и военной фигурой, откуда был только шаг до диктатора. Керенского бросился успокаивать ставший управляющим делами военного министерства Савинков, убеждавший премьера в том, что без «железной руки» нечего и думать о реально действующей армии, которая в первую очередь славу должна приносить самому министру-председателю. Старый террорист был авторитетом для в принципе новичка в эсеровской партии Керенского, к его мнению он прислушивался, хотя всегда был настороже, вполне обоснованно подозревая того самого в диктаторских амбициях. В верхах власти никто не был избавлен от мании преследования.

Однако и просто так проглотить ультиматум Керенский не захотел. Выдал пробный шар — без ведома Корнилова назначил главнокомандующим Юго-Западным фронтом генерала Владимира Черемисова.

Теперь настала очередь для демарша Корнилова — тот ответил новым ультиматумом. Или я, или Черемисов, до прояснения вопроса — в Ставку ни ногой.

Трудно сказать, были ли ранее конфликты между двумя генералами или Керенскому просто необходимо было заранее столкнуть лбами двух известных военачальников, чтобы в лице Черемисова потом иметь хорошую «дубинку» для самого Главковерха.

Торговля с Петроградом длилась неделю, после чего Керенский пошел на попятную, прислал в Бердичев комиссара Филоненко сообщить, что «бомбометателя» переводят в распоряжение Временного правительства, а Юго-Западный фронт хотя бы временно примет у Корнилова престарелый генерал от инфантерии Петр Балуев, командовавший до этого 11-й армией.

Корнилов успокоился и 24 июля отбыл в Могилев с начальником штаба Главковерха Лукомским. У него самого были мысли по поводу подходящей кандидатуры себе на замену, но для начала требовалось с этой кандидатурой переговорить лично.

Деникин так описывает эту беседу: «По окончании заседания Корнилов предложил мне остаться и, когда все ушли, тихим голосом, почти шепотом сказал мне следующее:

— Нужно бороться, иначе страна погибнет. Ко мне на фронт приезжал N. Он все носится со своей идеей переворота и возведения на престол великого князя Дмитрия Павловича; что-то организует и предложил совместную работу. Я ему заявил категорически, что ни на какую авантюру с Романовыми не пойду. В правительстве сами понимают, что совершенно бессильны что-либо сделать. Они предлагают мне войти в состав правительства… Ну, нет! Эти господа слишком связаны с советами и ни на что решиться не могут. Я им говорю: предоставьте мне власть, тогда я поведу решительную борьбу. Нам нужно довести Россию до Учредительного собрания, а там пусть делают что хотят: я устранюсь и ничему препятствовать не буду. Так вот, Антон Иванович, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?

— В полной мере.

Это была вторая встреча и второй разговор мой с Корниловым; мы сердечно обняли друг друга и расстались, чтобы встретиться вновь… только в Быховской тюрьме».

Иными словами, Корнилов метил во «временные диктаторы», ни с монархистами, ни тем более с социалистами дел иметь не хотел. Его задачей было лишь удержать воюющую страну в рамках такого порядка, какой сам Корнилов представлял для себя как военный человек. По крайней мере, никаких иных «властных» мыслей от генерала никто не слышал ни в то время, ни когда Корнилов поведет за собой офицеров в Ледяной поход полугодом позже.

Интересно, что он сразу поверил в Деникина, лишь однажды видев и говорив с ним. Видимо, яркая речь сына крепостного во время совещания 16 июля произвела настолько глубокое впечатление на Корнилова, что тот не сомневался в будущем единомышленнике.

Вероятно, именно поэтому назначил Деникина командовать самым надежным Юго-Западным фронтом, которому отводил особую роль в будущем спектакле. Когда Деникин спросил у Лукомского, чем вызвано перемещение, ибо с Западным фронтом командующий уже свыкся. Если «политикой», то лучше его не трогать с места. Лукомский уверил, что «Корнилов имеет в виду исключительно боевое значение Юго-Западного фронта и предположенную там стратегическую операцию». Какая именно «операция», стало ясно уже скоро.

На хорошо ему знакомый фронт преисполненный радужных надежд Деникин взял с собой верного генерала Маркова. Почти сразу же пришло поздравительное письмо от генерала Алексеева: «Мыслью моей сопутствую вам в новом назначении. Расцениваю его так, что вас отправляют на подвиг… Ничего не сделано и после июля главным болтуном России. Власть начальников все сокращают. Если бы вам в чем-нибудь оказалась нужною моя помощь, мой труд, я готов приехать в Бердичев, готов ехать в войска, к тому или другому командующему… Храни вас Бог!»

Комиссаром фронта был литератор из кадетов, член III Государственной Думы Николай Иорданский, его помощниками зоолог Костицын и врач Григорьев. Понятное дело, что столь пестрый социальный состав «комиссариата» был крайне далек от понятия о военной службе. Под стать комиссарам был и солдатский комитет фронта. По словам Деникина, «Фронтовой комитет был не хуже и не лучше других. Он стоял на оборонческой точке зрения и даже поддерживал репресивные меры, принятые в июле Корниловым. Но комитет ни в малейшей степени не был тогда военным учреждением — на пользу или во вред, — органически связанным с подлинной армейской средой. Это был просто смешанный партийный орган. Разделяясь на фракции всех социалистических партий, комитет положительно варился в политике, перенося ее и на фронт; комитет вел широкую агитацию, собирал съезды представителей, для обработки их социалистическими фракциями, конечно, и такими, которые были явно враждебны политике правительства. Я сделал попытку, в виду назревающей стратегической операции, и тяжелого переходного времени, приостановить эту работу, но встретил резкое противодействие комиссара Иорданского. Вместе с тем комитет вмешивался непрестанно во все вопросы военной власти, сея смуту в умах и недоверие к командованию».