Последнее подтверждали мне священники Михаил Павлович и Андрей Михайлович Розановы. Они говорили, что действительно лягушки стали кричать в Белгазе не более четырех лет, прежде же Михаил Павлович, живший здесь с 1826 года, ни разу не слыхал их крику…

Еще до Разина, услышите на Волге, Ураков разбойничал, только давно уже это было. Стенька совсем мальчишкой, лет пятнадцати, в шайку к нему пришел из Ярославля и в кашевары поступил. Скоро не поладил он с атаманом. Идет раз судно купеческое, Ураков и хотел его остановить, а кашевар кричит:

– Брось! Не стоит: бедно!

Тот и пропустил. Идет другое судно. Стенька опять кричит:

– Бедно! Брось!

Пропустил атаман и это судно, только озлился на Стеньку и ударил в него из пистолета, а Стенька хоть бы пошатнулся, вынул пулю да назад и подает.

– Возьми, – говорит, – пригодится в другой раз.

Ураков со страху наземь упал, а шайка – врассыпную, – потому как такого чуда ей видеть не доводилось. После того Стенька Уракова разряженным пистолетом застрелил и сам атаманом стал. И пошел Стенька разбойничать да вольничать…

Был на Волге, близ Нижнего Новгорода, атаман Максим Железные Лапы. Возгордился он и задумал всю Волгу себе покорить и чтобы Степан Разин ему подчинился. А Степан Тимофеевич сказал, что не бывать этому.

– Где хочу, там и хожу. Где хочу, там и хожу. По всей Волге и по всем речкам до тех мест буду доходить, где уж лодка не может идти.

Тогда Максим Железные Лапы разделил Волгу: до сих пор – моя, а там – твоя.

– Я к тебе не буду касаться, и ты ко мне не касайся.

Верховье, значит, Максиму, а низовье – Степану. Так он разделил. И вот доходит до этой дистанции Степан Разин со своими молодцами. Максим Железные Лапы дальше его не пускает. Тогда Степан Разин приказал своим молодцам:

– Постелите мне войлок на воде!

Постелили ему на воде войлок. Садится он на этот войлок и идет на нем, как на лодке, на Максимовы силы. И кричит ему в трубу:

– Хошь живой быть, уходи дальше, а то большую воду напущу и всех потоплю!

И так волны разбушевались, бьют посуду (суда, лодки) одну об другую, вот-вот совсем разобьют и потопят. Максим Железные Лапы испугался и отошел, отвел всю свою посуду. Громогласного голоса его устрашился, а больше того – что он на войлоке, как в лодке, по воде идет и своей волей может ветер напустить и сильное волнение поднять.

Разин и воитель был великий, а еретик – так, пожалуй, и больше, чем воитель!..

Бывало, его засадят в острог.

– Здорово, братцы! – крикнет он колодникам.

– Здравствуй, батюшка наш Степан Тимофеевич!

А его все знали!

– Что здесь засиделись? На волю пора выбираться.

– Да как выберешься? – говорят колодники. – Сами собой не выберемся, разве твоими мудростями!

– А моими мудростями, так, пожалуй, и моими!

Полежит так маленько, отдохнет, встанет.

– Дай, – скажет, – уголь!

Возьмет этот уголь, напишет тем углем на стене лодку, насажает в ту лодку колодников, плеснет водой: река разольется от острога до самой Волги; Стенька с молодцами грянут песни – да на Волгу!

Ну и поминай как звали!

Приехал Стенька в Астрахань. Пошел к воеводе… тогда губернатор назывался воеводой.

– Пришел я, – говорит, – к тебе, воевода, с повинною.

– А кто ты есть за человек такой? – спрашивает воевода.

– Я, – говорит, – Стенька Разин.

– Как это ты, разбойник? Который царскую казну ограбил? Столько народу загубил?

– Я, – говорит, – тот самый.

– Как же тебя помиловать можно?

– Был, – говорит Разин, – я на море, ходил в Персию, вот столько-то городов покорил; кланяюсь этими городами его императорскому величеству; а вот его воля: хочет – казнит, хочет – милует! А вот и вашему превосходительству, – говорит Разин, – подарочки от меня.

Стенька приказал принести подарочки, что припас воеводе. Принесли, у воеводы и глаза разбежались: сколько серебра, сколько золота, сколько камней дорогих! Хошь пудами вешай, хошь мерами меряй!

– Примите, – говорит Стенька Разин, – ваше превосходительство, мои дороги подарки да похлопочите, чтобы царь меня помиловал.

– Хорошо, – говорит воевода, – я отпишу о тебе царю, буду за тебя хлопотать; а ты ступай на свои струги и дожидайся на Волге царской отписки.

– Слушаю, – говорит Разин, – а вы, ваше превосходительство, мною не побрезгуйте, пожалуйте на мой стружок, ко мне в гости.

– Хорошо, – говорит воевода, – приеду.

Стенька раскланялся с воеводой и пошел к себе на стружок, стал поджидать гостей. На другой день пожаловал к Степану Тимофеичу – Тимофеичем стал, как подарочки воеводе снес, – пожаловал к Степану Тимофеичу сам воевода!.. Как пошел у Стеньки на стругах пир… просто дым коромыслом стоит! А кушанья, вина там разные подают не на простых тарелках или в рюмках, а все подают на золоте, как есть на чистом золоте! А воевода:

– Ах, какая тарелка прекрасная!

Стенька сейчас тарелку завернет да воеводе поднесет.

– Прими, – скажет, – в подарочек.

Воевода посмотрит на стакан:

– Ах, какой стакан прекрасный!

Стенька опять:

– Прими в подарочек!

Вот и воевода, этот князь, глаза-то бесстыжие, и давай лупить: стал часто к Стеньке наведываться; а как приедет – и то хорошо, и то прекрасно; а Стенька знай завертывай да воеводе:

– Примите, ваше превосходительство, подарочек.

Только хорошо. Брал воевода у Разина, брал, да и брать-то уж не знал что. Раз приехал воевода-князь на стружок к Стеньке в гости. Сели обедать. А на Стеньке Разине была шуба, дорогая шуба, а Стеньке-то шуба еще тем дорога, что шуба была заветная.

– Славная шуба у тебя, Степан Тимофеевич, – говорит воевода.

– Нет, ваше превосходительство, плохинькая!

– Нет, знатная шуба!

– Плохинькая, ваше превосходительство, – говорит Разин.

Ему с шубой-то больно жаль было расстаться.