– Так тебе шубы жаль? – закричал воевода.

– Жаль, ваше превосходительство, шуба у меня заветная!

– Погоди ж ты, шельмец этакий, я о тебе отпишу еще царю!

– Помилуй, воевода! Бери что хочешь; оставь только одну мне шубу.

– Шубу хочу! – кричал воевода. – Ничего не хочу, хочу шубу!

Привстал Стенька, снял с плеч шубу, подал воеводе, да и говорит:

– На тебе, воевода, шубу, да не наделала бы шуба шуму! На своем стружке обижать тебя не стану: ты мой гость; а я сам к тебе, в твои палаты, в гости буду!

Воеводу отвезли на берег; не успел он ввалиться в свои хоромы, как Стенька Разин со своими молодцами, казаками-атаманами, нагрянул на Астрахань. Приходит к воеводе Стенька.

– Ну, – говорит, – воевода, чем будешь угощать, чем потчевать?

Воевода туда-сюда.

– Шкура мне твоя больно нравится, воевода.

Воевода видит: дело – дрянь, до шкуры добирается!

– Помилуй, – говорит, – Степан Тимофеевич, мы с тобой хлеб-соль вместе водили.

– А ты меня помиловал, когда я просил тебя оставить мне заветную шубу? Содрать с него с живого шкуру! – крикнул Разин.

Сейчас разинцы схватили воеводу, повалили наземь, да и стали лупить с воеводы шкуру, да и начали-то лупить с пяток! Воевода кричит, семья, родня, визг, шум подняли. А Стенька стоит да приговаривает:

– А говорил я тебе, воевода, шуба наделает шуму! Видишь, я правду сказал, не обманул!

А молодцы, что лупили с воеводы шкуру, знай лупят да приговаривают:

– Эта шкура нашему батюшке Степану Тимофеичу на шубу!

Так с живого с воеводы всю шкуру и содрали!

Вся Астрахань за Стеньку Разина встала, всю он Астрахань прельстил. Астраханцы, кому что надо, шли к Стеньке Разину: судиться ли, обижает ли кто, милости ли какой просить – все к Стеньке. Приходят астраханцы к Разину.

– Что надо? – спрашивает Разин.

– К твоей милости.

– Хорошо, что надо?

– Да мы пришли насчет комара: сделай такую твою милость, закляни у нас комара, у нас просто житья нет!

– Не закляну у вас комара, – объявил Стенька, – закляну у вас комара, у вас рыбы не будет.

Так и не заклял.

Захватил Стенька Разин себе полюбовницей дочку самого султана персидского…

Облюбил эту султанскую дочку Разин, да так облюбил! Стал ее наряжать, холить… сам от нее шагу прочь не отступит: так с нею и сидит! Казаки с первого начала один по одном, а после и круг собрали, стали толковать: что такое с атаманом случилось, пить не пьет, сам в круг нейдет, все со своей полюбовницей-султанкой возится! Кликнуть атамана! Кликнули атамана. Стал атаман в кругу, снял шапку, на все четыре стороны, как закон велит, поклонился да и спрашивает:

– Что вам надо, атаманы?

– А вот что нам надо: хочешь нам атаманом быть – с нами живи; с султанкой хочешь сидеть – с султанкой сиди! А мы себе атамана выберем настоящего. Атаману под юбкой у девки сидеть не приходится!

– Стойте, атаманы! – сказал Стенька. – Постойте маленько!

Да и вышел сам из круга.

Мало погодя идет Стенька Разин опять в круг, за правую ручку ведет султанку свою, да всю изнаряженную, всю разукрашенную, в жемчугах вся и в золоте, а собой-то раскрасавица!

– Хороша-то хороша, – на то ему отвечали казаки.

– Ну теперь ты слушай, Волга-матушка! – говорит Разин. – Много я тебя дарил-жаловал: хлебом-солью, каменьями самоцветными; а теперь от души рву да тебе дарю!

Схватил свою султанку поперек да бултых ее в Волгу! А на султанке было понавешано и злата, и серебра, и каменья разного самоцветного, так она, как ключ, ко дну и пошла!

Безбожник был Стенька: грабил он со своей шайкой и обители святые – монастыри. Все Бог Стеньке попускал, только раз остановила его Казанская Божия Матерь. Подошел он к Усть-Медведицкому монастырю и стал требовать с него откуп.

– Не дадите откупа – разорю, – говорит, – и вас, монахов, всех перебью.

Просил монастырь Стеньку повременить до утра. Ночь накрыла; шайка вокруг стен стоит. И явилась ночью Стеньке во сне чудной красоты женщина, явилась и сказала:

– Отойди от этого места!

Утром Стенька пришел в монастырь и требует, чтобы все иконы ему показали, какие есть. Показывают Стеньке иконы – все не та. Наконец, нашли одну греческого письма, – икона была Казанской Божией Матери, – взглянул Стенька и в ней узнал ту женщину, что ночью во сне видел. Зазрила Стеньку совесть: помолился он Владычице, монастырь наградил и ушел, ничего не тронул. После он опять Бога забыл и много погубил христианских душ.

Симбирск Стенька потому не взял, что против Бога пошел. По стенам крестный ход шел, а он стоит да смеется.

– Ишь, чем, – говорит, – напугать хотят! – Взял и выстрелил в святой крест. Как выстрелил, так весь своею кровью облился, а заговоренный был, да не от этого. Испугался он и побежал.

Один из атамановых полковников, – передает народная память, – по имени Чювич, был разбит наголову на том самом месте в Симбирске, где теперь находится Макин сад. В отчаянии, не зная, как спастись от неприятеля, он кинулся в реку и утонул. С того времени проток между островом и берегом стал называться Чювичем.

Когда Стенька Разин ночью напал на Симбирск, страшно стал стрелять и старался зажечь город, тогдашний воевода послал просить духовенство выйти на Венец-гору со стороны Волги, около собора. Вышел протоиерей со всем духовенством под самые выстрелы; начался молебен о спасении града от врагов, и когда дьякон читал Евангелие, вдруг ударила пуля в самую середину серебряного креста, который держал в руках священник. С этого времени враги точно ошалели, струсили, бросились к берегу Волги и стали садиться в суда. Таким образом Симбирск был спасен.

Под Василем напали стрельцы на удалых молодцов Стеньки Разина. При шайке был сам атаман с есаулом. Вот начали они биться, и не берут разбойников ни железо, ни пули, потому что они все заговорены. Один сержант и догадайся: зарядил пищаль крестом (с шеи снял) да в есаула выпалил. Тот, как сноп, свалился. Стенька видит, что делать нечего, крикнул ребятам:

– Вода! (Спасайся, значит.)