Учителя математики в школе, где учился Айван, звали Алекс Циммерман, ему было сорок лет, а предмет он знал потрясающе и учить своему предмету любил больше всего на свете, как стало известно. Но выяснилось это только после того, как Марик, то есть доктор Лурье, познакомился с ним поближе и узнал, что зовут учителя вполне по-нашему, по-прошлому — Александром Ефимовичем, что он выпускник мехмата МГУ в семидесятых и что недремлющая власть не выпускала его так долго за границу как раз потому, что он математик хороший, а не средний или плохой. Во вражескую Америку Циммерман вместе с женой и четырехлетней дочкой Ларисой попал только в восемьдесят шестом, когда забрезжила первая тень новых свобод и перестроечной гласности. Так вот, квалификацию математика-теоретика, занимающегося фундаментальными исследованиями, он к тому времени потерял, потому что работал все отказные годы просто маляром в автосервисе, но оказалось, что иммигрантом сумел-таки обрести новую профессию, не порывая с изначальной, первой, и эта новая стала любимой и долгожданной.

Еще до того как забраться на чердак своего дома, Айван успел поразить воображение учителя Циммермана, и вот при каких обстоятельствах. Мистер Алекс писал мелом на доске задание классу — условия теоремы и все такое прочее, а чтобы ребята не скучали, пока он пишет, решил занять их время и, не оборачиваясь от доски, предложил сосчитать сумму чисел от единицы до ста. Ученики задумались и запыхтели, а когда через три минуты с доской было покончено и Александр Ефимович снова развернулся к классу, ответ у Айвана Лурье был уже готов. Даже раньше, чем прошли три минуты.

— Пять тысяч пятьдесят, — сказал он, единственный из справившихся с заданием.

— Верно, — поразился учитель и недоверчиво переспросил: — Ты, наверное, раньше знал эту задачу, Айван?

— Нет, — в свою очередь удивился мальчик, — но это же очень несложно, разложим сто в числовой ряд: один плюс сто — сто один, два плюс девяносто девять — тоже сто один, три плюс девяносто восемь — снова сто один. И так далее, до середины ряда, всего пятьдесят пар, пятьдесят раз по сто одному, а в сумме — пять тысяч пятьдесят. Вот и все.

— Поразительно, — покачал головой Циммерман, — первым это сделал не кто иной, как Карл Гаусс, знаменитый математик. И это настолько просто, что редко кто догадывается о методе определения суммы чисел. — Он присел на стул, окинул взглядом присутствующих и произнес: — Коллеги, я ответственно заявляю, что у Айвана большое будущее в математике, — но тут же он смутился и поправился: — Я имею в виду у всех у вас, если не всегда следовать стандартам. О’кей?

Имя Гаусса, с биографией которого Айван ознакомился позднее уже детально, прочитав о нем на страницах чердачной книги, всплыло в памяти сразу, как только на глаза попалась фамилия под графическим черно-белым портретом. Вспомнилось обещание мистера Алекса, то самое, про интересное будущее, и теперь оно понравилось вновь и сильней, чем прежде. В общем, факт такой неслучайной последовательности событий, от удачных до очень удачных, подтолкнул юного следопыта к дальнейшему продолжению начатых им изысканий.

К середине следующего года Айван Лурье уже всерьез увлекался следующей по математической сложности проблематикой — теорией чисел. И это была королева математики, он это понял сразу, без посторонней помощи. Да и помощь подобную никто ему теперь, кроме Александра Ефимовича, оказать не смог бы, включая в беспомощный список и маму с папой, само собой разумеется. Для начала он пытался разгадать простые задачи, с не самым хитрым заходом, скорее, они были таковы, что предполагали больше игру на сообразительность с максимальным включением логических рассуждений и здравого смысла. Однако простота такая приелась довольно быстро, и Айвана потянуло на задачи позаковыристей, с применением иной, малоизвестной ему алгебры. И тогда он естественным путем пришел к классике. Классикой стала «Современная алгебра» Ван-дер-Вардена, которую так же удалось преодолеть практически без остановки и неоправданных перерывов на прочие мелочи. К прочим мелочам к моменту двенадцатилетия относились: компьютерные игры, разнообразные и многочисленные, большинство прочих предметов, полезных и бесполезных, но не связанных с математикой впрямую или не стыкующихся с ней же хотя бы по касательной, одноклассники и одноклассницы, не говоря уже обо всем другом, а также спорт и спортивные мероприятия, впрочем, как и дискотеки и любое другое занимательное, но без математического оттенка времяпрепровождение. Хотя последнее все равно не имело бы места в силу недостатков церебрального прошлого: так он про себя думал и согласно такому о себе представлению привык поступать.

Ну и, наконец, последнее и самое немаловажное. Ирина и Марк, оба они, в силу математической родительской ограниченности постепенно стали вытесняться Алексом Циммерманом, который продолжал системно и методично направлять невероятно одаренного подростка строго в соответствии с планом выведения отдельно взятого гения в идеальных условиях школы для особоодаренных детей. Кроме того, и самому Алексу хотелось не на шутку реабилитироваться перед собой — так достойно и по существу, вернув при помощи привалившего очень кстати случая Айвана Лурье все пятнадцать бесконечных лет бездарного простоя в фундаментальной математике.

К тринадцати годам Айван основательно выучил теорию множеств, и снова не без влияния Циммермана. Кроме того, вполне уверенно знал, что означают трансфинитные числа, и достаточно умело мог этими труднопроизносимыми числами оперировать. А всего-то и означало это бесконечность. Но знал об этом лишь сам Айван да подсказчик по новой жизни Александр Ефимович, изгнанный из большой математики в малую малярку при сомнительного качества автосервисе.

Когда ему стукнуло четырнадцать, Айван для интереса сунул нос в «Calcutus», что на бывшем прежде родным языке означало не так уж и много, всего лишь «Учебник по дифференциальному и интегральному исчислению». Так оно и получилось на деле — семечки просто.

Следующим, без перерыва практически какого-либо, стал математический анализ. И этому умному учебнику, как и прочим мудреным собратьям в переплете, плохо удалось притормозить прорыв юного дарования в следующий слой математических познаний. Тогда пришел на помощь анализ функциональный. Тут все обстояло значительно серьезней, и вникать в суть происходящего с функциями в самых разных жизненных и безжизненных для них ситуациях Айвану Лурье пришлось вплоть до пятнадцати лет. Но зато, освободившись от последнего недовыясненного движения от одного знака к другому, он с легким удовольствием перерешал всего Пола Халмоша, все от начала до конца, что предлагало его «Гильбертово пространство в задачах».

Вскоре после этого стало окончательно ясно всем, а Циммерману в первую очередь, — поступать в А&М университет, что расположен в Техасе и славится сильнейшей математикой, предстоит не позднее чем через год, то есть в шестнадцать. Школа готова была выдать любые кредиты без звука, что означало полный экстерн и бесплатное обучение на математическом отделении означенного первоклассного заведения. Айван дополнительно пошептался с Алексом, и они решили, что узкая специальность, в направлении которой развернется в полную силу аналитический аппарат будущего студента-математика, будет называться «Теория бифуркаций».