Второй раз она уловила признаки опьянения у дочери месяца через два после того, как улеглось волнение от первой истории и она стала уже о неприятности прошлой забывать. И снова Милочка отпираться не пыталась, а согласно кивнула матери, отметив лишь, что все немного выпили, а она что — хуже других, что ли?

И на этот раз Полина Ивановна перетерпела: ни сыну, ни Нине жаловаться не стала — в себе оставила, с трудом, но погасила прихлынувшую волну, не захотела приближаться к рубежу, за которым, она знала, скрывается опасность, неведомая раньше и незнакомая.

То, что с дочкой Милочкой не все в порядке по линии здоровья, вернее, нездоровья — того, что скрыто внешними признаками, не явного, мать догадалась, лишь когда Милочка не пришла домой вовсе. Наутро ей помогли добраться до дому две девчонки, раньше которых Полина Ивановна не видала никогда и не знала: скорее всего, они вообще были не их, не мамонтовские. Всю ночь она не могла найти себе места, будучи уверена, что ее четырнадцатилетнюю дочь уже наверняка убили, вдоволь наиздевавшись перед смертью, и бросили где-нибудь в лесу.

Девчонки сгрузили мычащую Милочку на пороге дома Ванюхиных, ничего не сказали, развернулись и ушли.

С того дня к Полине Ванюхиной, приемной матери арестантской дочки, вернулись прежние страхи. Они напомнили ей те самые, давние, когда Милочке исполнился годик и она, громко пукая и выпузыривая изо рта сладкую слюнку, надежно соответствовала споковским графикам и розовощеким цветным рисункам на вкладках там же. Но те, как ей теперь казалось, в отличие от нынешних страхов, были кратковременны и мимолетны, они быстро тогда забылись и не возвращались больше, как и канувшие в небытие воспоминания о покойной родной матери. Эти же — были устойчивы и болезненны, и, начиная с того дня, как всплыли на поверхность давние ее опасения, они с методичной беспощадностью пронизывали Полину Ивановну по всей материнской вертикали, начинаясь от головы и заканчиваясь неприятным холодом в самом низу, еще ниже ступней, ниже, казалось, самой земли: так, что получалось со всего размаху как бы…

Сыну она рассказала о своих подозрениях первому. Первому, поскольку травмировать Нину не хотела, подождать решила, что скажет Шура сначала. Ну, а подозрения ее основывались прежде всего на факторе наследственности, на алкоголическом прошлом Люськи Михеичевой.

— Ты б поближе постарался быть к ней, Шур, — просительно обратилась она к сыну, — она в возрасте очень переходном сейчас, — и добавила сосредоточенно: — Если уже не перешла куда не надо… Сам знаешь, от кого взяли ее, да без отца с малолетства к тому же. А от меня какая строгость? — Она всхлипнула. — Пробовала я, да поняла — не выйдет, не смогу уже, после всех лет этих. Она последняя моя, самая любимая стала. Я думала, к Нинуле твоей прикипела больше, когда за ней ходила, а вышло, что Милочка сердце рвет больней, чем все другие вместе, — она махнула рукой и вытерла глаза краем фартука, — да и не было у меня с вами никогда ничего такого… Все только в радость было да в покой…

— Ладно, мать, — серьезно ответил главный Ванюхин, — пригляжу как смогу. Сама знаешь, какая жизнь у меня теперь, дел сколько: на Макса-то времени нет совершенно. Нинка там его куда-то пристроила, водит на занятия фотографические, на язык еще дополнительно английский, — он обнял Полину Ивановну, сунул руку в карман, достал перетянутые резинкой купюры и бросил на стол, — я в выходные его только и вижу, да и то не всегда. Но при случае, обещаю, буду заскакивать почаще, а если что — вызывай сама…

Слово свое Ванюха сдержал и стал заглядывать в Мамонтовку чаще прежнего. Нине он не всегда об этом сообщал — помнил материну просьбу не травмировать старшую дочку открывшимися новыми обстоятельствами, связанными с ее сестрой. В школе у той дела шли еще неважней: предстоящий восьмой класс был последним перед принятием решения — что дальше: нормальное среднее образование или что-нибудь другое одновременно с вечерней школой. Посоветовались и решили все вместе: десятилетку заканчивать надо непременно, нормальную, дневную, любым путем. А дальше что — видно будет.

Перед экзаменами за восьмой класс Шурка сходил к директрисе, той же, что была и при нем, плотно прикрыл за собой дверь и пробыл там минут пятнадцать. В итоге получилось, что, когда подошла пора, Милочка Ванюхина переходные экзамены в дальнейшее ученье выдержала и в сентябре явилась в очередной девятый класс как будто ничего не случилось. А за усердие такое и прилежание она получила от дяди в подарок дубленку на зиму, кроссовки на осень и открытый купальник на лето. Причем все они, кроме Нины, которую так и не поставили в известность, знали, что преодолеть тягу к спиртному пока не получается, зависимость алкоголическая — теперь уже было совершенно ясно — носит наследственный характер, и борьба за Милочку должна быть твердой, но обставленной по-деликатному, без родительского надрыва и некрасивых семейных сцен.

В общем, поскольку Шурка по настоятельной просьбе матери ввязался в это дело, то и стал основным координатором Милочкиной реанимации и возврата в достойную носителей фамилии Ванюхиных жизнь.

Особенность унаследованного Милочкой свойства заключалась в том, что уловить момент очередного употребления градусосодержащей жидкости — по поводу или без — было невозможно, применение пагубной страсти происходило всегда на стороне и в неизвестном матери составе принимающих в этом участие — память дочери с трудом восстанавливала предыдущие события, и пойти, таким образом, по горячим следам для выявления организационной стороны пьяного дела Полине Ивановне никак не удавалось. Сама же Милочка, обаятельно улыбаясь, проблемы никакой с собственным здоровьем не обнаруживала и каждый раз искренне удивлялась такой повышенной заботе близких о себе из-за пустых мелочей. Несмотря на нередкие перепады в режиме жизни, в школе поселковой она успевала — минимально, правда, но этого хватало, чтобы держаться на плаву: тылы, организованные дядей Шурой, продолжали нести договорную вахту и следовать в проложенном им фарватере.

Проблема Милочкина, таким образом, все еще тянулась, но происходило это несчастье равномерно, отделялось от нормальной жизни довольно редкими порциями, поведенческих последствий не имело и беды чужим людям не приносило. Что же до своих, то до конца школы оставался год всего, и свои решили врачебных историй пока не затевать, а приложить усилия к тому, чтобы контролировать девочку как можно лучше, не оставляя по возможности с незнакомыми людьми. Потом дождаться аттестата и, если к тому времени острота вопроса не спадет, то, избегнув больничного позора, который в ином случае обязательно просочится через школу, обратиться все же к врачам — специальным и на стороне.

А потом дядя Шура исчез внезапно и не появлялся в Мамонтовке почти целый год, несмотря на данное матери обещание. Причина, правда, у него была достаточно серьезной: в бизнесе его внезапно начались совсем другие дела, по сравнению с которыми все предыдущие занятия стали казаться ему теперь пустым и недостойным времяпрепровождением.

Без помощи сына, без влияния его на ситуацию с дочкой Полине Ивановне стало неуютно и беспокойно, еще, пожалуй, неуютней и беспокойней, чем было прежде. За прошедший год она сильно сдала: похудела изрядно и потухла вся, как будто растеряла по чьей-то злой воле большую часть присущего ей жизнелюбия, кожа под глазами обвисла и образовала заметные мешки. И этого не могла не заметить Нина. Для начала она попыталась вызнать у мужа возможную причину таких изменений: прошлый год Шурка появлялся у матери чаще еще, чем сама она, и это ее радовало, а задумываться, почему чаще, — не было оснований.