— На вот, смотри! — указывает она на пластырь с пятнышком крови посередине. — Это тебе не просто так. Врач битый час искал мне вену, прикинь? Исколол все вокруг и все руки исщипал — говорил, чтобы вена показалась! А по-мое-му, он меня просто ненавидел и хотел сделать больно. Да, кстати, а ты получила мой пакетик?

— Да, спасибо тебе.

— Я заслужила прощение?

— Почти.

— Как почти? Что, надо было купить два рожка?

— Нет, надо будет вернуть мне к восьми часам Vespa.

— Vespa? А как? Кто ее знает, где она? У кого? Кто взял? Я-то тут при чем?

— Я придумала. Vespa можно не искать, во всяком случае, так срочно.

Паллина улыбается.

— Уже хорошо. А то поставила невыполнимое условие. Но как ты это сделаешь? Что ты скажешь папе, когда он вернется и не найдет Vespa?

— A Vespa там как раз будет.

— Как?

— Очень просто. Твою поставим.

— Мою?

— Ну да, папе все едино, он и не заметит.

Джаччи стучит кулаком по кафедре.

— Тишина! Начинаем опрос. Сальветти, Рич-чи и Серванти, вы последние, кого я опрашиваю. Потом мы на время оставим греческий и займемся латынью. Да, хотелось бы вам сообщить: наверняка латынь пойдет на экзамен...

Открыла Америку, — думает большая часть класса. И только одна девочка думает сейчас о другом. Это Сильвия Феста. Почему Джаччи не вызвала ее? Сегодня ведь ее очередь, а не Серванти. Может, Джаччи что-то замышляет? Положение у Сильвии не из легких. У нее уже стоят две пятерки, и незачем это еще усугублять. С другой стороны, учительница не могла ошибиться. Джаччи никогда не ошибается. Это одно из незыблемых правил в Фальконьери.

Сильвии отчаянно нужно, чтобы ее спросили в третий раз. Более того, так и должно было быть. Она незаметно зовет Баби.

— Не знаю, что и сказать, извини... У меня записано, что спросить должны тебя.

— Что ты хочешь сказать? Что Джаччи ошиблась?

— Может быть. Но ты же ее знаешь. Лучше уж промолчать.

— Да, но если ей не сказать, меня не допустят до экзаменов.

Баби разводит руками: «Ну не знаю я...» Она и правда расстроена. Начинается опрос. Сильвия ерзает за партой, не знает, как себя вести. Наконец решает вмешаться. Поднимает руку. Джаччи замечает ее:

— Что вы хотите, Феста?

— Извините, синьора Джаччи, что перебиваю. Но мне кажется, что меня еще не спрашивали в третий раз.

Феста улыбается, пытаясь затушевать то, что она фактически обвиняет учительницу в том, что та ошиблась. Джаччи вздыхает.

— Сейчас посмотрим.

— Феста... Феста... Ах, вот. Опрошена 18 марта, и, естественно, с плохой оценкой. Довольны? Да, и кстати, — просматривая остальные оценки, — не думаю, что вас допустят до экзаменов.

Еле слышное «спасибо» слетает с губ Сильвии. Она пропала. Джаччи с довольным видом возобновляет опрос. Баби снова проверяет дневник. 18 марта. Но в этот день спросили Серванти! Вне всякого сомнения. Джаччи ошиблась. Но как это доказать? Ее слово против слова учителя. И кончится это еще одним замечанием. Бедная Феста, какая же непруха. Чего доброго, на второй год оставят. Она открывает страницы других предметов. 18 марта. Это четверг. Проверяет другие уроки. Как странно: в тот день Феста вообще не спрашивали. Может быть, это случайность, но может, и нет. Она высовывается из-за парты:

— Сильвия...

— Что такое? — вид у Феста убитый. Но правда скорее на ее стороне.

— Дай мне дневник.

— Зачем?

— Надо кое-что посмотреть.

— Что?

— Потом скажу. Давай сюда.

На миг в глазах Сильвии загорается слабая искорка надежды. Она отдает Баби дневник. Баби раскрывает его где-то в конце. Сильвия уже полным надежды взглядом следит за Баби. Та улыбается. Поворачивается к ней и возвращает дневник. «Тебе повезло!» Сильвия вымучивает улыбку. Она все еще не верит.

Неожиданно Баби поднимает руку.

— Извините, синьора Джаччи...

Джаччи поворачивается к ней.

— Что такое, Джервази? Вас что, тоже не опросили? Сегодня вы, девушки, как-то особенно надоедливы. Ну, говорите же!..

Баби поднимается. Секунду молчит.

— Я хотела сказать, что вы ошиблись.

Шум приглушенного говора наводняет класс. Девочки поражены. Баби спокойна.

Джаччи багровеет от злости, но берет себя в руки.

— Тихо! И в чем же это?

— 18 марта вы никак не могли спросить Сильвию Феста.

— Это почему? У меня в журнале записано. Хотите посмотреть? Вот, 18 марта, неуд Сильвии Феста. Мне кажется, вам понравилось получать замечания.

— Это оценка Франчески Серванти. Вы просто не туда ее вписали.

Джаччи, кажется, сейчас взорвется.

— Вот как? Я знаю, что вы все заносите в свой дневник. Но это всего лишь ваше слово, ничем не подкрепленное, против моего. Раз я говорю, что в тот день опрашивала Феста, значит, так оно и было.

— А я говорю, что нет. Вы ошиблись. Вы не могли 18 марта вызвать Сильвию Феста.

— Вот как? Это почему же?

— Потому что 18 марта Феста отсутствовала.

Джаччи бледнеет. Хватает общий журнал учета посещений и лихорадочно листает его назад. 20, 19, 18 марта. В бешенстве проверяет, кто отсутствовал. Бенуччи, Марини и... Джаччи без сил падает на стул. Она не верит собственным глазам. Феста! Имя, написанное ее собственной рукой, проступает словно огненными буквами. Ее позор. Ее ошибка. Все остальное не имеет значения. Джаччи бросает взгляд на Баби. Она уничтожена. Баби медленно усаживается. Все девочки по очереди оборачиваются на нее. В классе потихоньку поднимается шепот:

— Молодец, Баби, браво!

Баби делает вид, что не слышит. Но этот шепот достигает ушей Джаччи, слова впиваются в нее, будто ледяные иглы, подчеркивая глубину поражения. Выставить себя идиоткой перед всем классом! Перед ее классом. И звучат тяжелые, трудно дающиеся ей слова:

— Серванти, садитесь. Феста, к доске.

Баби упирает взгляд в парту. Правосудие свершилось. Затем медленно поднимает голову. На нее неотрывно глядит Джаччи. Лишенный выражения взгляд тверд, как камень, на котором выбито лишь одно слово: «ненавижу». На секунду Баби пожалела о том, что оказалась права.

Полдень. Стэп в пуловере и шортах заходит на кухню позавтракать.

— Доброе утро, Мария.

— Доброе утро, — Мария тут же перестает мыть посуду. Она знает, что Стэп не любит шума.