Было в нашем Протасове (чтоб фамилию не забыли) что-то от библейского Лота. Улучив момент, он посмотрел назад, чтобы прибросить, как там дела у Саньки, за что тут же был наказан руцей мужицкой. Получив монтировкой по плечу, Вовка не издал ни единого звука, даже не сдвинулся с места, как и полагается всякому порядочному соляному столпу. Он был поражён увиденным. Огонь за его спиной перешёл всякие границы и отправился в гастрольный тур по степи.

— Дурак твой дружбан, — бросил тракторист. — Он же не тушит — разжигает он!

— Это пофигу! — сверкнул глазами Вовка.

А вот автору совсем не пофигу. Раз Санька не тушил, а разжигал, выходит, — не за правое дело бился. А вот специально он занимался вредительством или нечаянно — меня как-то мало колышет. Миллионы гитлеровцев, пришедших к нам с мечом, тоже творили зло не потому, что были его фанатами. В общем, на пожаре произошла перестановка. Тракторист стал олицетворять светлые силы, пастухи — тёмные. Белое превратилось в чёрное, чёрное — в белое.

Тракторист вновь попросил Вовку уступить дорогу и получил решительный отказ. Всё зашло слишком далеко, чтобы закончиться в один момент. Схватка продолжилась. Вовка просто перезагрузил мотивацию. Если раньше он сражался в большей степени с пожаром, то теперь — только за Саньку, у которого тракторист порывался отнять технику. При этом Вовку совсем не волновало, что они с другом волею судеб воюют на стороне огня. В своё время не без опоры на подобное боевое братство германские солдаты поработили пол-Европы. Верность фронтовому товариществу позволила миллионам фашистов-поневоле не упасть ниже плинтуса и остаться людьми хотя бы в рамках собственного народа.

Всё — оттягивать развязку больше нельзя. Врать не буду — страхово. От этого могу даже описаться с ударением на «а». Короче, тракторист загнал Вовку в огонь. Парень загорелся. Тракторист кинулся его спасать, и сам воссиял гирляндой. Ровно в это же время вспыхнул в тракторе Санька. Он на ходу выпрыгнул из машины, покрутился волчком, как дервиш, и, швырнув тело на землю, закатался по черноземью в попытке сбить пламя. Ничего нового, на пожаре как на пожаре.

Что смотришь, читатель? Я тебя предупреждал — не привыкай к героям. То есть напрямую я, конечно, об этом не болтал, сохранял интригу. Но на протяжении нескольких страниц занимался планомерной дискредитацией пастухов, чтобы расставание с ними прошло безболезненно. И вообще, случаем, не ты ли, Кондаурова, плакалась мне, что настоящий мужик в Расее повывелся? На, получай двух нефальшивых мужичков семнадцати лет. И пусть они хреново таскали каштаны из огня, зато погибали, как следует — молча. Это я тебе со всей ответственностью. Потрескивали себе, как дровишки, да и всё.

Янка! А ну вытри слёзы или уж реви в три ручья, чтобы капитально залить пылающие страницы с погорельцами в абзацах. Не стоят парни твоих слёз, Ян. Все мы по старой злой традиции — сволочи. Посуди сама. Ты вот образцово-показательная мать, вон какая девчушка у тебя растёт, даст Бог — крёстным стану. Так вот думаешь, что пацаны вспомнили о мамках? Ага, размечталась. Перед смертью хлопцы думали исключительно о зазнобах. На их губах, как костровые картошки, запекались имена Алёночка и Светик. Спрашиваешь, откуда такие подробности? А мне сверху видно всё, ты так и знай. Имею в загашниках видео с высоты птичьего полёта. Жму «play»…

— Стрекоза — базе! Подо мной сильный пал, — доложил пилот вертолёта МЧС диспетчеру. — Прошу разрешения на сброс воды.

— Ты охренел? — ответила база. — Тебе куда сказано лететь?

— Внизу люди, кажется.

— Кажется — крестись!

— Да хоть закрестись, если люди.

— Сброс запрещаю, — отрезала база. — Вась, кончай самодеятельность. По курсу же, в какой квадрат заряжен. Или напомнить про заимку самого? Горит, Вась. Как Жанна-д-Арк — не меньше.

— Прошу разрешения на сброс, — гнул Вася.

— Не отбрехаемся ведь — уволят.

— Как пить дать, — согласился пилот.

— А какого рожна вызывал?! — психанула база. — Вот и сливался бы под свою ответственность!

— Действовал согласно инструкции, — ответил вертолётчик. — Всё — захожу на квадрат.

— Стопэ, — сказала база. — Сравнимся! Сколько на тебе кредитов?

— Два… Квартира, гарнитур кухонный.

— А у меня один, — прошипело в наушниках в ответ. — За шубу, будь Анька неладна! С этой з/п добиваю. Валяй под мою ответственность!

— А детей у тебя сколько? — спросил пилот. — То-то! А у меня один Стёпка, и тот дураком растёт. А у тебя девки в художку ходят. Привет им от дяди Васи.

— Не по-офицерски это — детей ввязывать, — укорила база.

— Так некогда в благородство играть, — ответил вертолётчик. — Тут крестьяне, как от чиркача, вспыхнули.

— Слава Богу, — выдохнула база с облегченьем.

— Не понял.

— Да конец сомненьям, — объяснила база. — Стрекоза, сброс разрешаю! Засними селян. На ковре пригодится.

— Есть!

И пролился локальный ливень…

Шли пастухи. Строго на ветер шли. Если стихия стихала до дуновения, то Санька вмиг отыскивал её. Для этого достаточно было облизать указательный палец и ткнуть им в небо. Вроде нехитрая манипуляция, а указательный палец тотчас превращался в указующий перст.

Вот так же, как и наши герои, в поисках блудных овец странствовали пастухи и чабаны всех времён и народов. Если бы у Саньки с Вовкой были силы и желание для беседы, то они, быть может, и поговорили бы, к примеру, о том, что их профессия — самая первая в мире. И в плане древности, и в смысле важности — первая. Но парней измотали дневные труды и приключения. Им было совсем не до Авеля, который, например, основал пастушье ремесло задолго до того, как древнейшая, по общему признанию, проституция шагнула из мира животных в мир человека. Что касается важности профессии пастуха, то так-то далеко не пиар-менеджеры фигурируют в одной мудрой, пестрящей от притч книге. И ныне, и присно, и вовеки веков не сталевары, букмекеры или президенты, но библейские пастыри и легенды о них — навигаторы для миллионов и миллионов заблудших овец всех рас и сословий.

Я неслучайно сделал небольшое отступление. Одно из самых сильных удовольствий в моей жизни — это рассказать или напомнить, что я чабан, и наблюдать за реакцией человека. По глазам собеседника, по его сочувствующей, снисходительной или презрительной улыбке видно, что такой профессии и вовсе даже не бывает, несмотря на то, что в его рационе таки присутствует мясо. Если человек обо мне ничего не знает, то я для него не чабан, а неудачник. Если же осведомлён, что у меня, к примеру, есть высшее экономическое, то я — или лузер, или бездарь, или дурак, или сумасшедший, или шут, или даже герой, похоронивший себя в деревне ради призрачных идеалов. Между тем я просто чабан. Просто есть такая профессия — овец пасти. Тяжёлая и тонкая профессия. Достаточно сказать, что в своей отаре мы с товарищами быстро вычислим чужую овцу, даже если она одной породы с нашими. И это не потому, что мы остроглазые. Просто каждая овечка в тысячной отаре прошла через наши с товарищами пупы пять раз минимум: окот, стрижка, купка, клеймение, санобработка.