Вздрагиваю и потираю руки под жакеткой.

– Давай-ка поторопимся, – говорю я и ускоряю шаг.

Хочется побыстрее прийти к главной синагоге в центре города. Тятя ходит молиться в другую, зато Майзельсы – в эту. Мне нужно срочно повидаться с Довидом.

Входим в город, и Лайя сворачивает к базару. Ноги словно сами несут её туда. Я же рвусь найти Довида. Мне ли осуждать сестру? Сердце разрывается на части. С языка едва не слетают неправильные слова, но что я могу сделать? Я ей не отец, не мать, она должна сама выбрать свою дорогу. Во всяком случае, в городе Лайе ничего не угрожает. Город – это не хата на опушке леса, где то и дело приходится прислушиваться, не хлопают ли лебединые крылья, не скребутся ли в дверь медведи.

– Так и быть, иди, Лайя, – говорю со вздохом. – Сегодня, конечно, шаббес, но ты иди. Я знаю, чего ты хочешь. Главное, будь осторожна и ничего у них не ешь, хорошо? Встретимся на этом же месте и пойдём домой.

Глаза Лайи оживляются. Впервые за всё утро она улыбается.

– Хорошо, – отвечает, словно во сне.

Её поведение меня обескураживает. Я ждала, что сестра примется либо спорить, либо со всех ног бросится на базар. С ней что-то неправильно, я уверена в этом так же твёрдо, как в глубине души уверена в собственной звериной сущности. Смотрю вслед сестре. Та бредёт, шатаясь из стороны в сторону. А то вдруг остановится и медленно кружит на одном месте, затем, спотыкаясь, идёт дальше.

Со страхом отвожу взгляд. Нужно срочно найти Майзельсов. Поблагодарить за вчерашнее мать Довида, отдать ей бабку. Рассказать ему о Лайе и чужих глазах в лесу. Вздыхаю. А ещё – объяснить, что между нами ничего быть не может и что это к лучшему. Впрочем, я чувствую, что не смогу вымолвить ни слова. Потому что на самом деле хочу совсем иного.

Едва не бегом направляюсь к шулу. Не хочется оставлять сестру надолго. Вернутся родители, а им доложат, что их младшенькая в шаббес шаталась по базару и болтала со всякими шкоцим?[43] А может, и не только болтала.

Стою перед дверью мужского молельного зала. Наконец из дверей валит толпа, в которой вижу Довида. Не кидаться же к нему? Жду, когда он сам меня заметит. Вот он поднимает голову, и наши глаза встречаются. Лицо Довида светлеет, от его широкой улыбки моё сердце ёкает. Я опускаю взгляд.

– Гут шаббес, Либа! Не ожидал тебя увидеть.

– Гут шаббес, – шепчу в ответ.

– Гут шаббес, – говорит и господин Майзельс, проходя мимо.

– Отец, я тебя догоню, хорошо? – спрашивает Довид.

– Только не задерживайся, – ворчит тот.

Довид оборачивается ко мне. Я же вспоминаю прошлую ночь и не могу отвести от него взгляда. Вспоминаю мягкие губы, крепкие руки, ясные глаза. Как вспыхнуло всё моё тело, стоило ему ко мне прикоснуться. Встряхиваю головой, отгоняя непрошеные мысли. Сосредоточься, Либа, приказываю себе. Не забывай, зачем пришла. Но увидев румянец на лице Довида, понимаю, что и у него мысли о том же.

– Пройдёмся? – предлагает он.

Мы сворачиваем в безлюдный проулок и вскоре оказываемся на задах домов. Довид опасливо озирается. Убедившись, что никого нет, берёт меня за руки. Ладони у него нежные и тёплые. Умом понимаю, что надо положить этому конец, что у нас впереди не счастье, а горе и разбитые сердца. Понимать понимаю, а вслух сказать не могу.

Открываю было рот, чтобы только не молчать, и тут Довид произносит:

– Ты уже слышала? Нашли тело Жени.

– Что?! – у меня перехватывает дыхание.

– В саду Фельдманов, на берегу реки. Люди говорят, её задрал медведь. Сегодня вечером я иду с другими на облаву. Вот поговорим с кахалом, потом провожу тебя до дому, а как только смогу – навещу.

– Женю задрал медведь? В Дубоссарах?

– Да, звучит дико, знаю. Никогда такого не бывало. Ты не бойся, я прослежу, чтобы лес вокруг вашей хаты хорошенько обыскали. Разберёмся, что там происходит, пока вы тоже не пострадали.