Огромный дом с толстыми стенами и узкими окнами-бойницами под самой крышей, к моему изумлению, окружен пышными кустами роз, клумбами с дивными цветами. Правда, ворота из массивных отесанных бревен, всё скреплено настолько толстыми и широкими полосами железа, что тараном нужно долбиться долго и упорно, чтобы хоть поцарапать такие створки.

Дача феодального типа, мелькнуло у меня в голове. Вилла олигарха с поправкой на эпоху. Уже не замок, но еще не дворянская усадьба.

Зайчик красиво потряхивал гривой и гордо гарцевал перед воротами. Я держался прямо, расправив плечи, взгляд надменный, со стен сразу должны признать во мне благородного рыцаря, а не просто богача на дорогом коне.

Из высоко расположенных окон доносится тихая музыка. Я вытащил меч и постучал в запертые ворота.

— Эй, — прокричал громко, — гость в дом — Бог в дом!

Тишина, молчание, музыка не прервалась, а из окон никто не выстрелил, не облил горящей смолой или хотя бы варом, даже не спросил: «Хто там?» Пришлось вновь постучать рукоятью меча, потом еще и еще, прежде чем послышались шаги. Загремели засовы.

Я ждал, что откроются если не врата, то хотя бы калитка, но в калитке отворилось узенькое окошко, мелькнул подозрительно сощуренный глаз.

— Хто?

— Свои, — ответил я с приличествующей надменной небрежностью, — благородный сэр Ричард Длинные Руки, граф Валленштейн, виконт, барон и что-то там еще помельче, но много.

Узкое окошко не позволяло смотреть на меня двумя глазами, страж двигал мордой из стороны в сторону, рассматривая попеременно то одним, то другим.

— И че? — спросил он. — Тут уже графы есть...

— Доложи, дурак, — ответил я с необходимой нетерпеливостью высокорожденного. — Да не хозяину, понял? Это далеко, но мне не тебя жалко, а хозяина. Старшему по страже доложи. Есть такие?

— Есть, как не быть...

Он исчез, окошко захлопнулось. Ждать пришлось долго, я высвободил сапог из стремени и приготовился ударить в ворота ногой, но с легким скрипом распахнулась калитка.

Мощенный булыжником двор блестит, как спины ползущих по мелководью черепах. Я пригнулся, касаясь лицом конской гривы, над головой проплыла арка. Пес уже во дворе, осматривается по-хозяйски, предостерегающе рыкнул.

Внутренний дворик невелик, от ворот с копьем в руках шагнул в нашу сторону солдат, крепкий и угловатый, словно вырубленный из одного куска дерева, жилистый и суроволицый с недоверчивыми глазами. Лицо обветренное, а кираса вздутая явно не для показухи: у такого ветерана грудь должна быть вздутой и в крепких мышцах. И копье в крепких ладонях не для парадов.

Он ничего не сказал, только повел взглядом в сторону. Там, загораживая вход в замок, высится человек огромного роста в полных рыцарских доспехах. Шлем старинной работы: цилиндрический, без новомодных штучек вроде поднимающегося забрала, руки опираются на крестовину великанского меча, воткнутого острием между булыжниками.

— Граф Валленштейн? — поинтересовался он с сомнением.

— Изволю им быть, — ответил я снисходительно. Он всмотрелся в меня, стражник подбежал по его кивку. Мужчина передал ему меч, обеими руками снял шлем. Широкомордый, с перебитым носом, широкоскулый, маленькие глазки под могучими выступами надбровных уступов некоторое время сверлили меня пытливым взглядом.

Я посматривал на него с высоты седла снисходительно. Наконец он сдвинул плечами.

— Меня зовут сэр Шарукань. Я вас видел лет двадцать тому, граф, но что-то вы совсем не постарели... Впрочем, церковные штучки и сделки с дьяволом — не мое дело. Проходите в дом, в зале успеете перекусить, а потом граф Дюренгард вас примет... Что это у вас за чудовище?

Я, не покидая седла, огляделся по сторонам:

— Где?

— Да вот этот дракон, — он ткнул пальцем в сторону Пса. — Только где крылья?

— Линяет, — объяснил я.

Бобик посмотрел на него с предостережением и молча приподнял верхнюю губу. Клыки блеснули длинные и острые, как у саблезубого тигра.

— Это моя левретка, — сообщил я безмятежно. — Хорошая такая тихая собачка. Умеет тапочки носить...

Он рассматривал Пса с угрюмым любопытством бывалого воина, повидавшего столько всякого, что давно не страшится за жизнь.

— Кого-то мне напоминает эта левретка, не к ночи будь сказано. Но если вы с нею справляетесь, можете взять с собой. Герцог не против собак, совсем не против. У него самого их десяток. Если, конечно, ваша болонка не скушает их.

— Не скушает, — заверил я. — Она мухи не обидит.

Я соскочил с коня легко и красиво, уже освоил этот длинный прыжок. На входе в вестибюль показался тучный человек в добротном костюме на здоровенном расплывающемся теле, обвисшее лицо тронула приветливая улыбка, толстый нос сморщился, желтые круги под глазами стали еще отчетливее.

Великан сказал за моей спиной:

— Лошадку оставьте, о ней побеспокоятся.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Она кушает... и овес тоже? — Я оглянулся, помедлил:

— Да. Но, честно говоря, раз уж вы такой понятливый, только вам скажу про одну ее причуду... Очень уж она любит есть то, что не едят другие лошади.

Он спросил с некоторым беспокойством:

— Мясо? Это можно. Надеюсь только, не человеческое?

— Что вы, — вскрикнул я в преувеличенном ужасе. — Моя лошадка — вегетарианка, как и положено коням. Но очень уж любит грызть камешки. А если в стойле окажутся железные скобы или толстые гвозди, то повытаскивает и сожрет. Она их обожает! Ей самой стыдно, но удержаться от лакомства не может...

Он внимательно посмотрел на коня, снова взглядом измерил рост, задержал взгляд на середине лба, где красуется белая звездочка, как будто чуял, откуда появилась эта отметина.

— Хорошо, — сказал он. — Мы позаботимся. Дюренгарды всегда отличались гостеприимством, и никто не уходил обиженным.

Человеку на пороге я кивнул приветливо, но не слишком, мы не ровня, прошел за ним в просторный вестибюль. На стенах картины, возле лестницы, ведущей наверх, чучело огромного огра. В безжизненных глазах вдруг блеснул огонек, я отчетливо видел, как глазные яблоки чуть сдвинулись, удерживая меня тем же мертвым, ничего не выражающим взором.

Наверху уже стоял, широко растопырив ноги, тучный коренастый человек в парадном мундире, с голубой лентой через плечо. Я поднимался неспешно, исполненный достоинства, сейчас я граф, помню, и держусь по-графьи, по толстяку скользнул безразличным взглядом, и он первым согнулся в почтительном поклоне.

Пес шел со мной слева, выдвинувшись на треть корпуса, весь из себя дисциплина и воспитанность, даже пасть закрыл, чтобы не пугать народ еще и клыками.

Толстяк проговорил бесстрастно: