С другой стороны, законы гуманности приказывали что-нибудь сделать, чтобы не допускать такую реакцию властей, которая могла привести к неизбежной гибели всех дистрофиков. Так показалось и мне.

Среди дистрофиков того периода в Красноармейском лагере были такие умные и опытные фрицы, которые серьезно обсуждали вопрос: «Что делать?» По каким причинам в круг этих мудрецов притянули меня, молодого неопытного парня, не могу сказать. Единственным даром, который мог бросаться в глаза психологически образованному человеку, был мой оптимизм и способность улыбаться и смеяться в этой сложной обстановке. Круг мудрецов старался решить вопрос, который вкратце можно представить так:

«Идет война, на фронте погибают соотечественники. Жертв станет тем больше, чем больше укрепляется военная мощь противника. Следовательно, любое наше действие в пользу противника ведет к дополнительным жертвам наших на фронте. Ускорить восстановление работоспособности дистрофиков — это косвенное действие в пользу противника, так как любая рабочая сила укрепляет его военную мощь. С другой стороны, если дело пустить на самотек, то не исключено решение противника в дистрофиков капитал больше не вкладывать и списать их окончательно».

На процесс решения большое влияние оказали сообщения о деятельности «Союза немецких офицеров», направленные, — коротко говоря, — на объявление недействительной военной присяги, отданной главнокомандующему немецких войск — Гитлеру. К тому еще в газете для военнопленных появилась статья группы офицеров во главе с генералом Зейдлицем, в которой призвали к сопротивлению против гитлеровского самодержавия с аргументом: «Чем скорее кончится война, тем меньше будет жертв. Верить в победу Германии над союзниками может только слепой».

В результате такой пропаганды очень медленно, но постоянно развивалась готовность большинства «круга мудрецов» признать войну проигранной. Все чаще слышались аргументы такого типа: «Если даже наши генералы призывают к действиям против нацистской верхушки, то почему простому солдату соблюдать моральный устав чести погибающей армии?»

Все-таки по-прежнему боролись между собой честь и патриотизм с одной стороны с долгом гуманности с другой.

Победил круг сторонников гуманного варианта. Обсуждали вопрос, какими методами в данной обстановке можно поднять людей с коек и поднять их моральный дух.

Создавали кружки физкультуры и художественной самодеятельности. Нашлись пропагандисты, которые постарались «просветить» товарищей в том направлении, что единственный путь домой, на родину, идет через укрепление уверенности и здоровья.

Теоретически все было ясно, а как теорию претворить в жизнь, когда нет для этого никаких материальных ресурсов? Нет книг на немецком языке, нет материалов и инструмента для художественных занятий, нет музыкального инструмента. Единственными ресурсами в данный момент являлись шашки, шахматы и записи в памяти отдельных товарищей.

Созывали желающих в столовую, наизусть декламировали стихи, рассказывали истории, выполняли конферансы, пронизанные юмором, пели песни и при этом осторожно намекали на стратегию и тактику сохранения жизни путем мобилизации психических сил.

Начальство лагеря разрешило организовывать «эстрады» того примитивного типа, но и не забыло о надзоре за деятельностью дистрофиков: делегировало в зону члена антифашистского актива, резиденция которого находилась в рабочей зоне лагеря. Кроме того, начальник советского политотдела в этот момент догадался, что среди дистрофиков находятся такие немцы, которые заранее согласились участвовать в курсе антифашистской школы. Он созвал будущих курсантов, в том числе и меня, и объяснил удивленным слушателям, что они морально обязаны оказать активную помощь в деле восстановления здоровья товарищей.

Он разъяснил, что советское правительство в тяжелой военной обстановке не готово и даже не в состоянии долгое время даром кормить массу немецких военнопленных. Тон этого наставления был не очень дружелюбным, скорее слышалась угроза: «Работать не будете — кормить не будем»!

Один из желанных результатов вмешательства вышестоящих органов заключался в том, что в зону оздоровления выделили гитару. Долго искать гитариста-певца не пришлось, и как только он в коридоре стал исполнять песню под гитару, так и люди стали толпиться вокруг него. Поднялись они с коек, на минуты забыли о своем как бы безвыходном положении, и многие из них плакали. К активу организаторов и исполнителей художественной самодеятельности стали присоединяться немало товарищей из сферы депрессивных и кулинаристов. Было бы ошибкой думать, что воодушевление охватило весь личный состав. Появилась группа, которая бойкотировала все мероприятия и угрожала активистам карательными мерами в будущем. Но это было меньшинство. Большинство людей приветствовало или, по крайней мере, без протеста допускало то, что делалось для поднятия духа людей.

Успех дела оказался под угрозой провала, когда по велению начальника политотдела активистам выписали спецпаек: суп и кашу наполовину больше положенного рациона для «рядовых» дистрофиков. Ясно, что дополнительных продуктов для реализации этой привилегии в кухню не дают. Значит, повышение нормы питания для активистов осуществляется за счет питания остальных товарищей. К тому еще для активистов был отведен особый стол в поле зрения всей публики столовой.

Хлебая увеличенную порцию супа, стыдно смотреть в глаза тем, кто получил стандартный паек. Поднимается спор среди членов актива. Одни отстаивают такую позицию, что актив якобы производит важную работу, в то время как остальные, ничего не делая, ждут результатов. Их аргумент гласит: «Производственникам положен добавочный паек за выполнение норм, зачем нам отказываться от подобной выгоды?»

Другие подозревают своего рода подкуп под лозунгом: «Кашу за поддержку противника».

Пока спор не решен, все члены актива — в том числе и я — занимают место у стола, где повар дает «положенную» добавку. Грех во имя утешения животных страстей. Мне до сегодняшнего дня стыдно вспоминать то отступление от норм социального приличия. Но позже приходилось мне убеждаться в том, что подкуп продуктами питания с компрометированием подкупленного перед обществом был одним из стандартных приемов в психологической борьбе персонала ГУЛАГа с подвластными заключенными.

В начале апреля при очередном комиссионировании около трех четвертей бывших дистрофиков признались годными для легкой работы. Составили эшелон, в который вошли и жители рабочей зоны — всего человек 200. С этим транспортом я навсегда покинул Красноармейск.

Когда для вывода собрались на проходной лагеря, было тепло, сияло солнце и общее настроение людей казалось приподнятым. Колонна двинулась в путь, кто-то начал петь песню, и многие подхватили.

Электричкой нас повезли до частично восстановленного главного вокзала Сталинграда. Проезжая станцию Бекетовка, мы увидели бескрайнее поле, на котором грудами были навалены останки сбитых и разбившихся немецких самолетов. Сердце сжалось у меня при виде тех останков гордости нашей авиации. Большое число оставшихся целыми фюзеляжей люди приспособили под жилье.