– А если он не захочет идти?

– Сделайте все, чтобы его уговорить.

– А если он что-то заподозрит и схватит меня?

– Тогда ему придется иметь дело со мной.

Он отошел от нее и спустился к воде. Матросы двинулись следом за ним. Она увидела, что они сняли камзолы и шляпы, а башмаки повесили на шею, продев шнурки сквозь пряжки. Она посмотрела на корабль, нетерпеливо рвущийся с якоря, на сигнальный фонарь, мигающий под ветром, и подумала о команде, которая мирно спит в своих каютах, не подозревая об угрозе, надвигающейся из темноты. Все произойдет быстро и бесшумно: не скрипнет весло в уключине, не мелькнет за кормой тень от лодки – лишь чья-то мокрая рука высунется из воды и ляжет на якорную цепь, а еще через некоторое время к кубрику протянется цепочка влажных следов да несколько смутных фигур скользнут по палубе. Затем послышится осторожный шепот, свист, чей-то тихий, сдавленный крик, и все будет кончено.

Она поежилась, чувствуя в душе предательскую робость, но он посмотрел на нее с берега, улыбнулся и проговорил:

– Идите, вам пора.

И, повинуясь ему, она побрела вдоль ручья, спотыкаясь о камни и скользкие водоросли, а Пьер Блан послушно, как верный пес, затрусил за ней. Она шла не оборачиваясь, зная, что они уже вошли в воду и плывут к кораблю, а ветер тем временем усиливался, вода бежала все быстрей, и, когда она наконец подняла голову, резкий порыв с юго-запада хлестнул ей в лицо дождем.

Дона, съежившись, сидела на корме маленькой лодки и смотрела, как Пьер Блан возится в темноте с веслами. Дождь струился по ее плечам, рубашка совсем промокла. Отлив уже добрался до заводи, где стояли лодки; белые буруны, вскипая, бились о ступени причала. Домики на холме, казалось, вымерли, и Пьеру Блану без хлопот удалось отвязать ближайшую лодку. Едва они выгребли на середину ручья и слева распахнулся широкий залив, как ветер со всей силой обрушился на них. Короткие волны, подгоняемые отливом, перелетали через низкие борта. Дождь лил не переставая; холмы скрылись за мутной завесой. Дона совсем продрогла в своей тонкой рубашке и чувствовала себя жалкой и беспомощной. Ей казалось, что все случившееся произошло по ее вине, что это она принесла кораблю несчастье и теперь, нарушив морской закон и взяв на борт женщину, он неизбежно обречен на гибель.

Она взглянула на Пьера Блана: он больше не улыбался, а изо всех сил налегал на весла, то и дело посматривая через плечо на залив. Город был уже совсем близко, она ясно различала домики, вытянувшиеся вдоль причала, и высокий церковный шпиль.

Все это было похоже на сон, мрачный, тяжелый сон, который и она, и этот смешной коротышка Пьер Блан должны были обязательно досмотреть до конца.

Она наклонилась к нему, он на секунду поднял весла, и лодка заплясала на коротких волнах.

– Я пойду одна, – сказала она. – А ты оставайся у причала и жди меня в лодке.

Он с сомнением посмотрел на нее.

– Так будет лучше, – твердо проговорила она, положив руку ему на колено. – Если я не вернусь через полчаса, плыви к кораблю.

Он помолчал, обдумывая ее предложение, потом кивнул, по-прежнему без улыбки. «Бедняга Пьер Блан, – подумала она. – Куда подевалась его неиссякаемая веселость? Наверное, ему сейчас тоже не по себе». Они подплыли к причалу, тусклый свет фонаря упал на их лица. Под лестницей бурлила вода. Дона остановилась на корме, держась рукой за перила.

– Не забудь, Пьер, – сказала она, – если через полчаса меня не будет, сразу же плыви к кораблю.

И, отвернувшись, чтобы не видеть его встревоженного лица, она взбежала по ступеням и быстро двинулась по улице к церкви, невдалеке от которой, у подножия холма, стоял один-единственный дом.

Из окон первого этажа струился слабый свет, с трудом пробиваясь сквозь задернутые шторы; на улице не было ни души. Дона нерешительно остановилась под окном и подула на замерзшие пальцы. Затея с Филипом Рэшли снова показалась ей опасной и ненужной. Зачем вызывать его из дома, если он наверняка скоро уляжется в постель и безмятежно проспит до утра? Дождь лил как из ведра, она промокла насквозь и чувствовала себя одинокой, беспомощной и несчастной.

Неожиданно окно над ее головой распахнулось, и она испуганно прижалась к стене. Послышалось чье-то тяжелое дыхание, протяжный зевок и звук выбиваемой о подоконник трубки – на плечо ей посыпались угли. Затем в глубине комнаты заскрипел стул, и мужской голос о чем-то негромко спросил. Человек, стоявший у окна, ответил – Дона с ужасом узнала голос Годолфина.

– Похоже, с юго-запада надвигается буря, – произнес он. – Напрасно ты поставил корабль так близко к заливу. Если ветер к утру не переменится, ему несдобровать.

Наступила тишина. Дона отчетливо слышала стук своего сердца. Она совсем забыла о Годолфине, а ведь он был шурином Филипа Рэшли. Всего неделю назад она пила чай у него в гостиной, и вот теперь он стоял в двух шагах от нее и угли из его трубки сыпались ей на плечо.

Она вспомнила об их сделке с французом и о его обещании добыть парик Годолфина. Так вот оно что, – выходит, он все предусмотрел заранее. Он знал, что Годолфин останется ночевать в Фой-Хэвене, и решил одновременно с кораблем заполучить и его парик.

Несмотря на терзавшее ее беспокойство, она не удержалась от улыбки: боже мой, какое безрассудство – рисковать жизнью ради глупого уговора! Но именно за это она его и любила: за умение молчать и все понимать без слов, привлекшее ее с самого начала, за способность отказываться от житейских благ и за это отчаянное, неукротимое безрассудство.

Годолфин все еще стоял у окна, громко сопя и позевывая. До нее внезапно дошел смысл его слов о неудачной стоянке, выбранной Рэшли для корабля. Она поняла, как, не навлекая на себя подозрений, выманить их из дома. Из комнаты снова послышался тот же голос, и окно над ее головой захлопнулось. Забыв об опасности, она лихорадочно обдумывала свой план. Волнения сегодняшней ночи воскресили в ней ту леденящую радость, которую она испытывала, разъезжая верхом по улицам Лондона, – смелая, беззаботная, опьяневшая от вина и презрения к людской молве.

Однако теперешнее приключение было гораздо серьезней тех невинных забав, которыми она пыталась скрасить томительные ночные часы, когда лондонский воздух становился невыносимо душен, а приставания Гарри особенно надоедливы. Она подошла к двери и, не раздумывая больше ни о чем, ударила в большущий колокол, висевший снаружи.

В ответ послышался лай собак, тяжелые шаги, скрип засовов, и на пороге, загородив своей мощной фигурой дверной проем, возник Годолфин.

– Что тебе нужно? – сердито рявкнул он, глядя на Дону поверх пламени свечи, которую держал в руке. – Зачем ты явился в такой поздний час, когда все честные люди уже ложатся спать?

Дона отступила в темноту, будто бы напуганная этим неласковым приемом.

– Капитан послал меня за мистером Рэшли, – проговорила она. – Он хочет отвести корабль подальше от залива, пока не разыгрался шторм.