– Подумать только, а ведь мы оба могли бы сейчас висеть на самом высоком дереве в парке Годолфина!

– И висели бы, если бы ветер не подул с запада, – ответил он.

– А чем вы собираетесь заняться сегодня?

– Я никогда не составляю планов на воскресенье.

Следуя его примеру, она взяла крылышко обеими руками и начала с аппетитом есть. На палубе послышались звуки лютни и негромкое пение.

– Скажите, вы всегда так дьявольски удачливы? – спросила она.

– Всегда, – коротко ответил он, выкидывая за окно обглоданную ножку и приступая ко второй.

Солнечные лучи заливали стол, за бортом лениво плескались волны. Они продолжали обедать, ни на минуту не забывая друг о друге и о долгом дне, ожидающем их впереди.

– А матросы Рэшли недурно устроились, – проговорил наконец француз, оглядываясь по сторонам. – То-то они так сладко спали, когда мы поднялись на борт.

– Сколько их было?

– С полдюжины.

– И что вы с ними сделали?

– Привязали спина к спине, заткнули рты и посадили в лодку. Надеюсь, Рэшли быстро их обнаружил.

– Как вы думаете, шторм может начаться снова?

– В ближайшее время нет.

Она откинулась на подушку, глядя на солнечных зайчиков, бегающих по стене.

– Я рада, что испытала все это: и волнения, и тревогу, и опасности, но повторить это я, наверное, уже не смогла бы. Снова стоять под окном у Рэшли, прятаться на причале, бежать из последних сил через холмы – нет, слава богу, что все кончилось!

– Для простого юнги вы справились очень неплохо.

Он быстро взглянул на нее и отвернулся, а она опустила глаза и принялась теребить бахрому на шали. Пьер Блан продолжал наигрывать на лютне. Это был все тот же веселый, переливчатый напев, который впервые донесся до нее с борта корабля, стоящего в ручье неподалеку от Нэврона.

– Долго вы еще намерены оставаться на «Удачливом»? – спросила она.

– А вы уже соскучились по дому?

– Нет, но…

Он встал из-за стола и, подойдя к окну, посмотрел на «Ла Муэтт», замершую в двух милях от них.

– Обычная история, – сказал он. – На море всегда так: то шторм, то затишье. Будь ветер хоть немного покрепче, мы давно уже добрались бы до Франции. Надеюсь, к ночи погода улучшится.

Он остановился у окна и, засунув руки в карманы штанов, принялся насвистывать в лад песенке Пьера Блана.

– И что вы будете делать, если она улучшится?

– Поплывем к берегу. Часть матросов останется на «Удачливом» и отведет его в порт. А мы с вами опять пересядем на «Ла Муэтт».

Она снова начала теребить бахрому на шали.

– А потом?

– Вернемся в Хелфорд. Разве вы не хотите увидеться с детьми?

Она молчала, разглядывая его спину, широкие плечи, затылок…

– В ручье, наверное, по-прежнему кричит козодой, – проговорил он. – Может быть, на этот раз мы его наконец увидим. А если повезет, то встретим и цаплю. Я ведь так и не успел ее нарисовать.

– Да, конечно, – пробормотала она.

– Да и рыба в реке, я думаю, еще не перевелась. Мы обязательно должны съездить на рыбалку.

Пьер Блан допел последний куплет и замолчал, слышался только плеск волн за бортом. На «Удачливом» пробили склянки, через секунду донесся ответный сигнал с «Ла Муэтт». Спокойная гладь моря искрилась под лучами солнца. Все замерло. Воцарилась полная тишина.

Француз отошел от окна и сел на край кровати, продолжая негромко насвистывать.

– Блаженные часы отдыха! – произнес он. – Отрадное время для пирата! Битва закончена, все волнения остались позади. Можно спокойно насладиться победой, на время забыв о потерях. Итак, впереди у нас долгие полдня. Ветер установится только к ночи. Чем вы хотите заняться?

– Может быть, искупаемся? – предложила она. – Вечером, когда станет прохладней.

– Хорошо, – согласился он.

Снова наступила тишина. Дона следила за игрой солнечных зайчиков на потолке.

– Я бы и сейчас с удовольствием искупалась, но, боюсь, моя одежда еще не успела высохнуть.

– Наверняка не успела.

– Может быть, если повесить ее на солнце, она подсохнет быстрей?

– В любом случае не раньше чем через три часа.

Дона со вздохом откинулась на подушки.

– А нельзя ли спустить лодку и попросить Пьера Блана съездить на «Ла Муэтт» за моим платьем?

– Он спит, – ответил француз. – И остальные матросы тоже. Разве вы не знаете, что с часу до пяти у французов принято отдыхать?

– Нет, – отозвалась она, – я никогда об этом не слышала.

Она закинула руки за голову и прикрыла глаза.

– Англичане не спят днем. Очевидно, это типично французская привычка. Так чем же нам все-таки заняться?

Он посмотрел на нее, и на губах его промелькнула улыбка.

– Если бы вы жили во Франции, – ответил он, – вы знали бы, чем нам заняться. Хотя, возможно, это тоже типично французская привычка.

Она не ответила. Он наклонился, протянул руку и осторожно вытащил сережку из ее левого уха.

Дона стояла у штурвала «Ла Муэтт». Корабль несся вперед, зарываясь носом в длинные зеленые валы, брызги перелетали через борт и разбивались о палубу. Белые тугие паруса пели над ее головой. Она с наслаждением вслушивалась в звуки, ставшие для нее привычными и родными: скрип тяжелых блоков, звон натянутых тросов, гудение ветра в снастях, голоса, смех и шутки матросов, которые работали на нижней палубе, то и дело поглядывая на нее и по-детски наивно стараясь заслужить ее одобрение. Солнце припекало ее непокрытую голову, соленые брызги оседали на губах, от нагретых досок шел терпкий запах смолы, влажных канатов и свежей морской воды.

«Все это только краткий миг, – думала Дона, – все это пройдет и канет в вечность, ибо вчерашний день не принадлежит нам, он – добыча прошлого, а завтрашний таит в себе неизвестность, которая в любую минуту может обернуться бедой. И только сегодняшний день по-настоящему наш, только этот миг, и это солнце, которое светит нам с неба, и этот ветер, и это море, и эти люди, поющие на палубе… И мы должны сберечь этот день, сохранить его навсегда, потому что это день нашей жизни, день нашей любви и только он важен в том мире, который мы создали для себя и который стал нашим убежищем». Она посмотрела на француза: он лежал на палубе, закинув руки за голову и зажав в зубах трубку, глаза его были закрыты, по лицу, освещенному солнцем, время от времени пробегала улыбка. Она вспомнила сегодняшнюю ночь и теплоту его тела и почувствовала жалость к тем несчастным, которые не умели радоваться любви, оставаясь холодными, робкими и неуверенными в объятиях друг друга, которые не знали, что страсть и нежность неразделимы, как две части одного упоительного целого, что из пылкости рождается ласка, а молчание может быть разговором без слов, что в любви нет места для стыда и сдержанности, и мужчина и женщина, которые хотят обладать друг другом, должны забыть о глупых предрассудках, разрушить все барьеры, и тогда все, что происходит с одним, мгновенно отзовется в другом, повторяясь в каждом жесте, в каждом движении, в каждом чувстве.