Судя по его реакции, цель была достигнута. Мой соискатель с воплем отлетел от кровати и сложился пополам. Если и до этого Рафик-джан не отличался высоким ростом, то теперь он превратился просто в кочку на грязном полу.

— Су-у-у-ка…

— Получил? Не вовремя тебя потянуло на сладенькое.

«Просто феноменальная наглость, Таня дорогая!» — не удержался и прокомментировал мои слова внутренний голос.

Между тем Ослиное Ухо, так и не вернувшись в свое первоначальное состояние, стал на полусогнутых заходить на новый штурм койки — на этот раз с изголовья. Он хищно поднял плечи, расставил волосатые лапы и буравил меня маленькими темными глазками, время от времени издавая победный клич. Словом, разительно напоминал теперь орангутанга перед боем. Сходство было бы полным, если б Рафик время от времени еще и ударял себя в грудь кулаками, однако этот атавизм в его генной памяти, видимо, не сохранился.

Бросок! Я выполнила сложный переворот, очень напоминающий кувырок через голову, — и теперь уже две мои ноги, сложенные в разящее оружие, соприкоснулись с физиономией нападавшего. На этот раз он взвыл громче и отлетел дальше, растянувшись на полу во все свои метр с кепкой.

Вряд ли он слышал мою язвительную отповедь.

Жалобно подвывая и охая, Рафик вытащил свою голову из-под сломанного стула, сел на полу и принялся ощупывать челюсть снаружи и изнутри, с удивлением поглядывая на окровавленные пальцы. Я молча ждала продолжения. Наконец ужас от случившегося уступил место естественному возмущению, и пострадавший разразился причудливой тирадой, цитировать которую не рискую.

Я слушала его в немом восхищении. Кажется, вчера я слишком поспешно обвинила Ослиное Ухо в незнании русского языка. Просто вчера он был «не в ударе».

— Ты закончил, Рафик-джан? Я в полном восторге! Нет, правда, мне очень понравилось. Будь добр, спиши слова — пригодятся.

Мое беспрецедентное нахальство привело его в чувство. Бандит вскочил на ноги.

— Знаешь, што тебе пригодытся, русский сука?

Два мэтр земля и деревянный ящик! Очень скоро будет нужно! Раньше, чем Рафик будет посылать утренний молитва Аллах!

С этими словами — надо признать, очень похожими на правду! — он выхватил откуда-то длинны и кинжал и двинулся на меня с мрачной решимостью во взоре. Пожалуй, зря я довела беднягу до белого каления…

— Послушай, Рафик-джан. Если ты меня сейчас зарежешь, Аллах тебе этого не простит. Ведь Лечи зачем-то держит меня здесь и до сих пор еще не приказал убить, правда? Значит, я ему нужна. А если моя жизнь нужна Лечи — значит, она нужна и Аллаху, ведь Лечи исполняет здесь, на земле, волю Аллаха. Стало быть, убив меня, ты нарушишь волю Всевышнего и навлечешь на себя вечное проклятье и страшные кары. Дошло, Ослиное Ухо?

С ненавистью глядя на меня, орангутангоподобный бочонок скривился, словно собираясь заплакать.

— Заткнись, дэушка!

Но, однако, остановился, неуверенно взглянув на свое грозное оружие. Я увидела, как на его примитивной физиономии последовательно отражались все этапы борьбы долга со страстью.

— Но если ты так не уважаешь Аллаха, что рискнешь пойти против его воли, тогда прислушайся хотя бы к собственному горькому опыту, Рафик-джан! Ты уже два раза пытался подойти ко мне — и видишь, что получается. Скажи еще «спасибо», что меня сдерживают наручники, не то… Уверяю тебя: ни твое «перышко», ни мои «браслеты» не помешают мне побить тебя и в третий раз, и в четвертый. Столько, сколько будет нужно, чтоб ты поумнел. Потому что я умею это делать! И знаешь, чем в конце концов кончится наша разборка? Сюда прибегут Лечи, Алик Кадыр-оглы — короче, все, кто там есть, — и подымут тебя на смех.

Представляешь, как им будет весело, о бесстрашный воин ислама?

«Бесстрашный воин ислама» задергал своими ослиными ушами и громко зашмыгал носом. Даже в полумраке темницы я видела, как побелели под черной шерстью костяшки его пальцев, сжимающих кинжал.

— Я буду отрезать твой язык и бросать собакам!

Аллах меня прощает, я знаю! Потом я буду резать тебя на куски и ждать, когда шайтан заберет тебя к себе, дэвка. Ты будешь просить Рафик убивать тебя быстро, но Рафик будет смеяться и резать ма-аленький кусочек… Маленький кусочек мяса — и много-много кров!

Маньяк омерзительно захихикал. Метнувшись к двери, он два раза повернул ключ в замке и снова стал приближаться к кровати, не отрывая от меня своих свинячьих глазок. «Кажется, твои аргументы его не убедили, Таня дорогая! Доигралась…»

Мне стало по-настоящему страшно. Только теперь у меня в мозгу прояснилось настолько, что я осознала всю безысходность своего положения. Единственное, что я еще могу, это подороже продать свою жизнь. Слабое утешение, но если нет другого…

Мобилизовав свое окоченевшее тело, я приготовилась к последней защите. И в эту минуту за дверью послышались шаги и в нее загрохотали кулаком.

— Ослиное Ухо! Ты там уснул? Открывай!

Может, это и глупо — надеяться, что один бандит защитит тебя от другого, но в тот момент у меня не было выбора. Я инстинктивно почувствовала, что в дверь стучится мое спасение.

— Эй, кто-нибудь! — Удивительно, до чего звонко прозвучал мой голос. — Ослиное Ухо собирается порубить меня, как колбасу. Нет, если ему приказал Лечи — я не возражаю, но…

Я не договорила: началось нечто невообразимое.

Маленький гоблин завизжал, будто резали его, и плашмя повалился на меня с кинжалом наперевес.

Я тоже завизжала, уворачиваясь от его смертоносных ударов, и заметалась по койке, словно угорь по сковороде, молотя Рафика куда зря и чем ни попадя. А снаружи стальная дверь прогибалась под артобстрелом кулаков, кованых подошв и отборных матюков.

Весь этот ад длился, должно быть, несколько секунд, хотя мне он — по понятным причинам! — показался вечностью. В эти секунды я перестала быть «гомо сапиенс», мной руководил животный инстинкт самосохранения, и ничего больше. Однако руководил он мной, надо признать, неплохо: резак убийцы достиг цели всего дважды. В первый раз он «счистил» кожу у меня на плече, во второй — отрубил клок волос.

Наконец я, изловчившись, впилась зубами ему в запястье. Ослиное Ухо выронил кинжал, и тот улетел куда-то под кровать.

— А-а-а!..

Неожиданно я поняла, что вопль Рафика — единственное, что звучит у меня в ушах: за дверью все стихло. Значит, они решили отдать меня ему. Почему бы и нет? Все равно я приговорена… В ту же секунду лапы бандита сомкнулись на моем горле, и я почувствовала, как «стайкою наискосок уходят запахи и звуки». И краски тоже. В глазах потемнело…

Это был конец. И, как в апокалипсисе, потолок камеры с ужасающим грохотом обрушился вниз, погребя нас обоих под обломками.

Когда рассеялся дым, я откашлялась и протерла глаза: над моей койкой стоял сам сатана. Он был одет в камуфляжную форму, темен лицом, и глаза его над густой черной бородой горели как угли.