— Возможно, — старик шумно выдохнул и повторил: — Вполне возможно, что я Бубс! А вы кто?..

— Лев Тимофеевич Рогаткин, следователь межрайонной прокуратуры, — Рогаткин щёлкнул каблуками.

— Хотите зайти, Лев Тимофеевич? — ухмыльнулся коллекционер.

— Не откажусь, — кивнул Рогаткин.

Гостиная, в которую они вошли, была похожа на заставленный антикварной мебелью чулан. Лев Тимофеевич с интересом оглядел полки с книгами, стол, диван и пару кресел.

— Неужели, вы тут живёте? — спросил он. — Домик-то старый…

— Да, удобства во дворе, — проворчал Бубс. — Канализация сгнила еще в прошлом веке, знаете ли.

— Я бы не смог во двор за удобствами ходить! — ужаснулся старший следователь. — Особенно зимой.

— Куда бы вы делись, если б вам приспичило? — хохотнул Бубс и кивнул на кресло. — Присаживайтесь… Между прочим, весь этот дом мой! Я купил его у городских властей, когда из него выселили всех жильцов.

— И что же вы с ним будете делать? — с невольным уважением поинтересовался следователь. — Он же на редкость плох.

— Найду спонсора, — нахмурился, затем улыбнулся Бубс. — Миллиончика бы три вложить в эти гнилые стены…

— Знаете, у меня нет причин сомневаться в вашей прагматичности! — Лев Тимофеевич открыл свой портфель.

Оттуда на свет поочерёдно были извлечены — бутылка виски, сёмга и буханка ржаного хлеба. Мужчины обменялись заговорщическими взглядами, открыли бутылку, и разговор их потёк в весьма дружелюбном русле.

— Натан Фридиевич, чья именно швабра, на ваш взгляд, пропала из галереи Карнауховой? — через полчаса занимательной беседы спросил Лев Тимофеевич то, зачем, собственно, пришёл.

Бубс задумчиво жевал и глядел в пол.

— Швабра Кришны. Индуизм, дорогуша, — уплетая сёмгу, наконец облизал палец Бубс. — Посол хороший…

— Постойте, но ведь швабры Кришны, насколько я знаю, не существует? — запротестовал Рогаткин.

— Ах, да! — Бубс стукнул себя по лбу масляной ладонью. — Ах, да… Я совсем забыл!

— Вот, кстати, фотография швабры, Натан Фридиевич. Не хотите посмотреть?..

Бубс мельком взглянул и вернул снимок.

— Нечёткий… Так, значит, у Кристальди могла быть, либо швабра царицы Савской, либо швабра Иуды, да-с!.. Все остальные швабры хранятся в закрытых частных коллекциях, и лишь эти две выставляются в музеях! Я, Лев Тимофеевич, читал в своё время на одном из факультетов одноименный курс «Швабры», и на этих швабрах собаку съел, — засмеялся Бубс, разливая по третьей. — За вас, Лев Тимофеевич! У вас есть ещё её изображения?.. Я бы взглянул.

Рогаткин вытащил из портфеля видеозапись, взятую из музея, и протянул её Бубсу. Тот поднялся и, ворча, вставил диск в ноутбук, но кроме спины какого-то малоподвижного гражданина, который склонился над шваброй в тот роковой день, они так ничего существенного и не увидели.

— Произошёл огромный исторический просчёт в том, что швабра утеряна… — взахлёб делился общеизвестной информацией о швабрах Бубс, а Лев Тимофеевич пытался внимать. — Всё не так явно, как сказал слепой! — наконец, подвёл итог их разговора Бубс и с сожалением покосился на пустую бутылку «Джек Дэниелс» под столом.

— Но что это было — альтруизм или ошибка? — Рогаткин собрался с духом и всё-таки задал мучивший его вопрос.

— А вы уловили суть, — грустно ухмыльнулся коллекционер. — Не даром кушаете свой хлебушек, гражданин следователь, да-с… Право на ошибку есть у каждого фармазона! И потом, есть ценности бесспорные, а есть небесспорные.

— Подождите, но ведь страховая стоимость священной швабры составляет десять миллионов долларов? — напомнил старший следователь.

— Пойдёмте, я вам кое-что покажу, — Бубс встал и отдёрнул занавеску в углу.

За занавеской была дверь, похожая на дверцу банковского сейфа. Коллекционер наклонился и, нажав на какой-то рычажок, толкнул дверь плечом.

— Заходите, не бойтесь, у меня тут кладовка, — Бубс кивнул на металлический кувшин, стоявший на полке. — Вот сосуд со злом дьявола, держите, только крепко!

— С чем? — Рогаткин отдёрнул руку. — Что за гадость вы мне даёте, я ни за что не возьму!

— Если вы не верите в дьявольское зло, то для вас это просто кувшин, не так ли? — хихикнул Бубс и с грохотом поставил сосуд обратно на полку. В кувшине что-то зашипело, звук был похож на брызги масла, попавшего на горячую плиту.

— Или вот, — Бубс достал из кармана ржавый ключ. — Откроем ящичек и посмотрим старинное подносное блюдо, — коллекционер вытащил из деревянного ящика небольшой бронзовый поднос. — На этом подносе подавали обед самому Александру Македонскому во время его походов, и в то же время, это всего лишь гнутая почерневшая штуковина! — Бубс бережно спрятал блюдо в ящик и закрыл его. — Или вот, бирки от первых платьев Шанель! — подмигнул он. — Очень большая ценность для понимающих в бирках! Хотите, подарю?.. А то в них всё равно никто не понимает.

Через час хмурый Лев Тимофеевич вышел на улицу и почесал перчаткой морщины на собственном лбу.

— Скорее всего, через несколько лет швабру выставят на аукционах «Сотбис» или «Кристи», да-с! — вслед ему напутственно произнёс коллекционер. — Вот увидите, выставят, как пить дать! Заходите в гости, всегда буду рад вас видеть, Лев Тимофеевич. За мной бутылка!..

Рогаткин закурил, глядя на звёзды, и оглянулся в поисках туалета.

В Москве стоял собачий холод.

Гончаров

Дарья Михайловна Гончарова, горящими от негодования глазами кивнула на «ELLE», который он специально захватил с собой. Это был их обычный воскресный обед в ресторане «Вертинский».

— Пап, тебе не надоело рассматривать эту телеведущую? — спросила дочь, пробуя вино и морщась. — А помнишь, как целый год ты ходил в эротический салон подстригаться? Там клиентов обслуживали голые маникюрши и парикмахерши.

— Помню, — кивнул Михаил Васильевич. — Ты за мной шпионила? Как некрасиво, Дарья Михайловна.

— Сколько они с тебя денег содрали? — Дарья Михайловна с аппетитом жевала зелень.

— По прейскуранту, — усмехнулся Гончаров.

— Твои тридцать три любовницы, папа, вот уже где у меня! — Дарья Михайловна поправила пирсинговую «гантельку» в носу.

— Мои тридцать три любовницы тебя не касаются, Даш, — примирительно сказал Гончаров, когда официант отошёл. — Неужели, ты никогда не поймешь меня?..

— Папа, а ты — меня? — Дарья Михайловна раздавила вилкой креветочные роллы и улыбнулась. — Я не хочу никаких чужих баб около тебя! Никаких жадных и алчных баб больше… Ни одной! Я им всем ноги повыдираю, вот увидишь…

— Если ты ещё кому-нибудь сломаешь нос, эгоистка… — уронил вилку Гончаров.

— Пап, ты что, шуток не понимаешь? — наклонив голову, ласково спросила дочь. — Ну, пап, ты совсем…