— А как еще ты можешь судить? Ты же не знаешь, как она работает.

— Я присутствовала на одном из экзаменов.

Люси с удовлетворением отметила, что при этих словах Генриетта замолчала.

Молчание продолжалось секунд пять.

— И какую черту характера студентки ты могла выявить, присутствуя на экзамене?

— Ее нечестность.

— Люси! — Однако шока в голосе не прозвучало. Прозвучало предостережение. Оно означало, если вообще что-то означало: «Знаешь-что-бывает-за-клевету?»

— Да, я сказала: ее нечестность.

— Ты пытаешься сказать, что обнаружила, как мисс Роуз — пользовалась шпаргалкой во время экзамена?

— Она вела себя очень осторожно. Свои лучшие годы я не зря провела в четвертых классах, поэтому я знаю, как это обычно делается. Я в самом начале заметила, чем она занимается, и поскольку я не хотела устраивать скандал, я решила, что самое лучшее — помешать ей воспользоваться этим.

— Воспользоваться? Чем воспользоваться?

— Маленькой книжечкой.

— Ты хочешь сказать, что видела, как студентка пользовалась маленькой книжкой на экзамене и ничего не предприняла?

— Нет, конечно, нет. Я только потом узнала о книжке. А в тот момент я только видела, что она пытается что-то подсмотреть. У нее в руке был носовой платок, хотя у нее не было насморка и, кажется, не было необходимости сжимать его… и у нее на лице было это выражение «знает кошка, чье мясо съела», которое ты знаешь не хуже меня. Под столом не было ничего, поэтому я решила, что каков бы ни был этот предмет, она держала его в руке вместе с платком. Но поскольку у меня не было доказательств…

— А! У тебя не было доказательств.

— Да, у меня не было доказательств, и я не хотела взбудоражить весь класс, добывая их, поэтому я встала у стены, прямо за спиной Роуз, откуда легко могла проследить, чтобы она не воспользовалась помощью чего-нибудь или кого-нибудь…

— Но если ты ни о чем не спросила ее, откуда ты знаешь про книжку?

— Я нашла книжку у дорожки в гимнастический зал. Это…

— Ты хочешь сказать, книжка лежала не в ее столе? Вообще не в классе?

— Да. Если бы она лежала в ее столе, ты узнала бы об этом не позже, чем через пять минут. А если бы я нашла такую книжку в классе, где проходил экзамен, я сразу же принесла бы ее тебе.

— Такую книжку? Какую?

— Маленькую записную книжку с заметками по патологии.

— С алфавитом?

— Да. А — артрит, и так далее.

— Значит, это просто книжка, где студентка делала пометки в процессе занятий?

— Не «просто».

— А почему не «просто»?

— Потому что эта штука размером с большую почтовую марку.

Люси подождала, чтобы это дошло до Генриетты.

— И какая связь между книжкой, которую ты нашла, и мисс Роуз?

— Только та, что ни у кого больше не было выражения «знает кошка, чье мясо съела»; по правде говоря, никто больше и не волновался, пока они писали. Роуз к тому же последняя сдала работу.

— Какое это имеет значение?

— Если бы книжку выронили до того, как Роуз вышла из аудитории, ее бы наверняка подобрал кто-нибудь из студенток. Она была красная, как георгин, ее нельзя было не заметить у края дорожки.

— Не на дорожке?

— Нет, — ответила с неохотой Люси. — В полудюйме от нее.

— Значит, мимо нее тысячу раз могли проскочить занятые своей болтовней студентки, озабоченные тем, как бы не опоздать на следующий урок?

— Да, наверно, могли.

— А фамилия на книжке была?

— Нет.

— Не было? никаких признаков, по которым можно бы определить, чья она?

— Ничего, кроме почерка. Но не скоропись, а шрифт.

— Понимаю. — Можно было ощутить, как подтянулась Генриетта. — Тогда принеси мне книжку, и мы предпримем необходимые шаги, чтобы найти ее владелицу.

— У меня ее нет, — сказала бедная Люси. — Я утопила ее.

— Ты — что?

— Бросила ее в реку возле площадки для игр.

— Совершенно невероятный поступок!

Не промелькнул ли в глазах Генриетты проблеск облегчения?

— Не знаю. Я сделала это импульсивно. А что мне было делать с ней? Это конспект по патологии, выпускной по патологии уже прошел, и книжкой не воспользовались. Задуманное не удалось. Тогда зачем беспокоить тебя, отдавая книжку? Я решила, что лучшее наказание для того, кто писал, — никогда не узнать, что с ней стало. Прожить всю жизнь и так и не ответить на этот вопрос.

— «Для того, кто писал». Это очень точно определяет ситуацию, не правда ли? Нет ни малейшего основания связывать книжку с мисс Роуз.

— Я уже сказала, что если бы такое основание было, я бы принесла книжку тебе. Это только подозрение. Но подозрение очень сильное. Большая часть студенток вообще исключается.

— Почему?

— Те, кто в себе уверен, не станут терять время на то, чтобы застраховаться от провала. То есть те, кто силен в теоретической работе — виновны быть не могут. Но ты сама говорила, что Роуз трудно давались письменные задания.

— Как и многим другим.

— Да, но есть еще одно обстоятельство. Многим, без сомнения, трудно дается теория, но как только они проскочат ее, тут же об этом забывают. А Роуз — студентка блестящая в том, что касается практики, и уязвленная гордость заставляет ее стремиться к тому же на экзаменах. Она тщеславна и очень трудолюбива. Она хочет пожинать плоды своих трудов, но очень сомневается, что ей это удастся. Отсюда и маленькая книжка.

— Моя дорогая Люси, это психологическое теоретизирование.

— Может быть. Но когда мадам обратилась ко мне в гостиной, она просила меня заняться именно психологическим теоретизированием. Ты считала, что мое мнение сложилось на голом предубеждении, а я хочу тебе объяснить, что у меня есть для этого достаточно серьезные основания. — Люси посмотрела на красное лицо Генриетты и подумала: «а что, если еще раз рискнуть ступить на минное поле, теперь, когда она доказала, что не просто из каприза нарушила границы чужого владения?» — Генриетта, я говорю с тобой как с другом, я не понимаю, почему ты хочешь послать в Арлингхерст Роуз, когда у тебя есть такая подходящая кандидатура, как Иннес. — И стала ждать взрыва.

Но взрыва не последовало. Генриетта сидела, погруженная в тяжелое молчание, рисуя ручкой какие-то штрихи на тонком чистом листе промокательной бумаги; это был явный признак тревоги в ее душе, потому что ни рисование каракулей, ни пустая трата бумаги не были в обычае у Генриетты.

— Не думаю, что ты много знаешь об Иннес, — проговорила она, наконец, спокойным дружелюбным тоном. — У нее блестящий ум и хорошенькое личико, а потому ты приписываешь ей и другие достоинства.