Тихон Иванович надолго замолчал.

«Уж не обмер ли?» – испугался Беневоленский.

– Как бы вы поступили на моем месте? – спросил отец Тихон.

– Согласился бы, – вздохнул старик. – Но я не мог бы оказаться на вашем месте.

– Я поставил перед Родионом условие: сжечь все мерзкие книги и фотографии. Он легко на это согласился. Весь день до поздней ночи на его участке полыхал огромный костер. Никогда я не предполагал, как трудно жечь книги. Как они плохо горят! Зловоние от костра было такое, что соседи по даче донесли коменданту поселка. Но когда он пришел, все было закончено. Пепел мы закопали под сосной в лесу. (Потом ее иглы почернели и осыпались.) На следующий день меня познакомили с ребенком. О, это было ангельское создание! Красота матери и отца соединились в нем. Единственным физическим изъяном была шишка на голове, которую мальчик постоянно трогал. Но за дивными кудряшками она была не заметна… Я крестил его…

И снова в горнице повисло молчание.

– Может, прервемся? – осторожно спросил Беневоленский.

– Нет, – возразил старец. – Просто я задумался. К тому же история моя почти закончилась.

– Как?! – Меркурий Афанасьевич очень расстроился.

– Мальчик был послушным и сильно привязался ко мне. Через год арестовали и расстреляли приемного отца Родиона. Поговаривали, что это было связано со смертью Горького, который патронировал его институт. Еще через месяц пришли за Родионом-старшим и мной. Мальчика вернули в детский дом. Я встретился со своим крестником после войны в Казахстане, в ссылке. Он сам разыскал меня. Это был красивый восемнадцатилетний юноша, настоящий сын своего отца. Эстет, умница и неисправимый барин. Даже непонятно, как с этими качествами он сумел выжить в детском доме. Мы стали жить вместе… Вы правы, Меркурий Афанасьевич. Мне трудно говорить. Как-нибудь потом.

– Яблоко от яблони?

– Есть более точное выражение. Крапивное семя . Его не сеют, но оно само прорастает на обжитых местах, заброшенных человеком. В духовной области это часто случается. Вскоре я выгнал Родиона из дома. Уходя, он поклялся мстить мне. Я не принял это всерьез. Я считал себя полностью защищенным от мира. Но это чудовище сдержало свое слово! Он узнает каждый мой маршрут и всегда появляется там, где появляюсь я. И всегда в этом месте происходит что-то отвратительное! Вы читали о маньяках? Обыкновенные люди, врачи, учителя, рабочие, часто семейные, насилуют малолетних детей, зверски их убивают. Медицина не может объяснить это явление. Но вот странная статистика: это почти всегда происходит там, где нахожусь я. КГБ давно преследует меня по этой части, а Родион всегда выходит сухим из воды.

– Вы думаете… – пробормотал Беневоленский.

– Убийство этой девушки связано с Родионом. Несомненно!

– Это сделал он?

– Нет, конечно. Родион все предпочитает делать чужими руками. Он не только сын своего отца, но и внук своего приемного деда. Впрочем, почему приемного? Я уверен, что его отец не был сыном сенатора Недошивина. Я разыскал портрет Недошивина в дореволюционном справочнике. Большего труда мне стоило найти фотографию Ивана Родионовича Вирского. Его карточка была только в архиве КГБ. Там, как ни странно, служит один из моих тайных духовных учеников. Так вот, сравнивая эти фотографии, я пришел к выводу, что Родион-старший действительно был сыном Ивана Вирского. Его приемный отец не лгал ему. Мне нужна ваша помощь, Меркурий Афанасьевич!

– Это само собой разумеется… – отвечал Беневоленский.

В черном шикарном длиннобортном пальто с белым мохеровым шарфом, в модной шляпе с атласной лентой по центральной улице Малютова мчался Аркадий Петрович Востриков, студент-заочник Московского юридического института и мальчик на побегушках в районной прокуратуре. То, что грозным набатом звучало в душе Вострикова, было непереводимо на цензурный язык и относилось к непосредственному начальнику Вострикова – старшему следователю прокуратуры Дмитрию Леонидовичу Палисадову, неискупаемая вина которого заключалась в том, что он не известил своего подчиненного о случившемся этой ночью в парке. Таким образом, Палисадов поступил не просто подло, но – что значительно хуже – мелко!

Аркадий Петрович с детства любил все крупное. Он и в московский вуз поступил, наверное, только из-за того, что Москва была Большим Городом с Высокими Домами, где Люди должны Мыслить Масштабно. Одного взгляда, брошенного на римское великолепие ВДНХ, на громады высоток и ширь Ленинградского проспекта, было достаточно, чтобы сдаться столице безоговорочно и вместе с тем начать рассматривать свое пребывание в провинциальном городке как нечто случайное и временное.

Неискоренимым источником страданий Вострикова был его смехотворно малый рост и приятная, но совсем не мужественная внешность. И чем старательней пытался Аркадий спрятать эти недостатки, тем громче они вопили о себе. Институтские девушки, особенно тихие и незаметные, охотно заглядывались на него. Он нравился им, но до тех пор, пока не начинал вести себя как настоящий мужчина . Он нарочито басил, и его от природы тонкий голос срывался на фистулу. Он курил крепчайшие сигареты, пуская дым носом, и начинал мучительно кашлять. Он носил длинные свитеры и пальто и становился похож на чучело. И тогда даже тихие и незаметные девушки смеялись над ним, и Аркадию хотелось от этого повеситься. Так он и поступил бы, но едва он представлял себе свое жалкое тело с худенькой шеей, болтающееся на веревке… Нет!

За сто метров до опергруппы Аркадий Петрович сбавил темп и приблизился независимой походкой праздно гуляющего гражданина. Это сделало его появление еще более нелепым, чем если бы он примчался стремглав. Заметив тощую фигуру помощника в длинном, забрызганном грязью пальто и съехавшей на затылок шляпе, Палисадов засмеялся:

– Ба! Аркадий Петрович пожаловал, наш районный Шерлок Холмс!

Востриков метнул в него взгляд, исполненный самого жгучего презрения.

– Дмитрий Леонидович, – сквозь слезы прошептал он, – вы же обещали!

– Ах да… – Палисадов немного смутился и нахмурился. – Я обещал взять тебя на первое крупное дело. Только, видишь ли, Аркаша, дело-то совсем не серьезное. Бытовое убийство на почве ревности. Бабеночка была завидная, наверняка имела хахаля.

– Можно подумать, ты ее никогда не видел, – мрачно заметил сидевший на огромном пне капитан Соколов.

– Да нет, пожалуй, припоминаю… Горничная из пансионата «Ясные зори». Тогда тем более все яснее ясного. Знаем мы этих горничных! Завела любовь с кем-то из высоких гостей, рассчитывала на брачокс, а местный женишок ее из ревности-то и… того!

Соколов до боли в пальцах стиснул кулаки, но сдержался.

– С каких это пор малютовские парни стали со шнурками по парку шастать? Не местный это гад!

– Возможно. Но сначала надо проработать самую простую версию. Кстати, я вспомнил! У этой девушки точно был жених. Но не из Малютова, а из деревни.