Мать слушала, кивая в ответ:

– Все будет хорошо, сыночка!

Но это уже не бесило Дмитрия. У него возникло приятное чувство, что в жестокой схватке он победил собственную мать, а вместе с ней – и всю их семейную рабскую природу. Но самое главное – он что-то доказал своему отцу.

И вскоре соседи заметили, как изменился дом Палисадовых. Как недоступен он стал. Как сильно постарела и съежилась вдова Палисадова, как вырос и возмужал ее сын. И все говорили:

– Молодец! Настоящий мужик растет! Не повезло Палисадовой с мужем, пусть хотя бы с сыном повезет!

Палисадов встретил Соколова в прихожей. Казалось, он ждал его появления. В чистенькой комнате, отапливаемой отдельной голландкой и со вкусом обставленной немудреной самодельной мебелью, он молча положил перед Максимом мелко исписанный листок бумаги. Но прежде чем его взять, Соколов внимательно осмотрел комнату…

Странная она была какая-то! Не было в ней деревенского духа, так и не выветрившегося из малютовских изб с тех пор, как городок стал гордо называться районным центром. Вроде бы всё как у всех… Печка с маленькой дверцей со звездой. Крашенный гашеной известью потолок, старые обои в крупный цветочек. Скрипучий дощатый пол под домоткаными дорожками. В дальнем углу на обоях светлое пятно. Здесь когда-то находилась божница.

Наконец он понял. Стол! Огромный, чуть не полкомнаты занимающий. Из лакированного дерева, с мощной столешницей, обитой зеленым сукном. Таких столов не было в обычных домах, зато лейтенант насмотрелся на них в государственных учреждениях. И почему-то всегда он чувствовал исходившую от этих столов угрозу. Как будто в них хранилось что-то секретное, но именно его, Соколова, касавшееся.

– Гигант! Как же ты его в дверь втащил? Стену, что ли, ломал?

– Зачем? – скромно сказал Дима. – Я его собрал. После войны разные бесхозяйственные чиновники списывали и выбрасывали казенную мебель, которую испортили немецкие оккупанты. Что-то по домам растащили, что-то сожгли. А этот стол я по частям собирал. Он удобный! Много книг и тетрадей можно одновременно на нем держать. Карту разложить. Я даже гимнастикой на нем занимаюсь и сплю иногда.

– Спишь?!

– Чернышевского читали? Как Рахметов на гвоздях спал.

– Ну, Рахметов к пыткам готовился…

– Это лишнее. Но хорошая осанка для будущего офицера не лишнее.

– Молоток! – похвалил его Максим.

«Список лиц, в основном несовершеннолетнего возраста, спрятавших в своих домах и на земельных участках, а также прилегающих территориях взрывоопасные вещества и устройства: порох, динамит, гранаты (в том числе противотанковые), пистолеты различных калибров и патроны к ним немецкого и советского производства…»

– Димочка, – обалдело говорил Соколов, тыча пальцем в несколько мужских фамилий, чьи даты рождения указывали на то, что это далеко не дети. – Ты понимаешь, что этим мужикам светит?

– Это не наша забота.

– Ну хорошо… Но ты уверен в своем списке?

И тогда Палисадов впервые ухмыльнулся своей фирменной улыбочкой, которая потом всегда так коробила Максима Максимыча. Столько в ней было откровенного презрения к простому человеку.

– Видимо, товарищ лейтенант, Ада Васильевна недостаточно вам рассказала про меня. Или вы ее плохо слушали.

Палисадов достал из стола и развернул перед Соколовым большой лист ватмана, на котором с прекрасным знанием картографии были отмечены места взрывоопасных захоронок.

Операцию «Крот» провели в течение одного утра. Список Палисадова оказался точен на девяносто девять процентов. В областном НКВД, естественно, поинтересовались, откуда у Соколова такой информатор. Соколов рассказал о Палисадове.

– Не понимаю, – задумался допрашивавший его полковник. – Думаешь, мы твоего хлопца не знаем? Но почему он сразу к нам не пошел? Почему Аделаидке не сообщил? Почему он к мелкой сошке, извини, обратился?

– Почему? – тоже спросил Максим.

– Вот я и думаю… Непростой это парень, ох непростой! Ты держи с ним ухо востро, лейтенант!

Перейдя на работу в УГРО, Соколов вызвал к себе Палисадова и сказал, что в его информаторстве больше не нуждается.

– Почему? – без обиды спросил юноша.

– Потому что по нашей работе информаторам не только морды бьют. Их режут. А мне тебя жалко. Парень ты смышленый, отличник учебы и… тому подобнее. Заканчивай школу, послужи в армии. И – поступай в институт.

– В юридический, – добавил Палисадов.

– Валяй в юридический! Характеристикой мы тебя обеспечим. Молодым везде у нас дорога…

– Максим Максимыч… – замялся Палисадов, и в глазах его мелькнула обида. – За что вы меня так не любите?

– С чего ты взял? – смутился Соколов.

– Чувствую.

Максим вздохнул.

– Не люблю, верно! И тебя, и всю породу вашу. Потому что вы хотите над людьми верховодить и ради этого на все пойдете. Ты уж меня прости, сынок!

– Ничего, – улыбнулся Дима. – А я вас, Максим Максимыч, наоборот, уважаю. Как вы думаете, зачем я вам тот список подкинул? Без него работать бы вам с малолетками по гроб жизни.

– Ну-ну? – заинтересовался Соколов.

– В вас есть какая-то сила. Я вам даже завидую. Но я ваши возможности знаю. Вы обычный опер и выше капитана никогда не подниметесь.

– Не всем в генералах ходить. А ты, Дима, будешь генералом?

– Вы в этом сомневаетесь?

– Дай Бог нашему теленку волка съесть…

– Напрасно смеетесь. Я обязательно буду генералом. Но сама по себе карьера для меня ничего не значит. Просто я не хочу всю жизнь оставаться в этом дерьме.

– Как ты сказал?

– В этом дерьме. Есть другая жизнь – чистая, красивая! Там люди выглядят иначе. Они даже пахнут по-другому.

– Одеколоном «Красная Москва»?

– Да что вы можете об этом знать!

– Так я, Димочка, до Варшавы дошел.

– Ничего вы не знаете! А я знаю! Я это каждую ночь во сне вижу! А проснусь, передо мной стена с клопами, и мамаша стоит (хотя я ей запретил входить без стука!), и крестит меня, и бормочет что-то! Думает, что я сплю. А мне стыдно ей в лицо смотреть! Мне ее ударить хочется!

– Дима!

– Да, ударить, ударить! Вот так, вот так! – выкрикивал Палисадов, размазывая кулаком в воздухе невидимое родное лицо. И тогда Соколов впервые пожалел Палисадова. А напрасно.

Через семь лет двадцатипятилетний красавец-атлет Дмитрий Леонидович Палисадов блестяще закончил Московский юридический институт и показал миру свои крепкие зубы. Он с наглым расчетом женился на некрасивой («страшненькой», как о ней говорили) дочери декана следственного факультета Ирочке Кнорре. Надо ли говорить, что Ирочка, с детства считавшаяся гадким утенком, влюбилась в Димочку без памяти и, как это бывает в подобных случаях, даже значительно похорошела. Через неделю после свадьбы она намекнула отцу, что ее муж грезит аспирантурой. Но Иван Филиппович, сразу невзлюбивший зятя, закусил удила.