– Подарок? Какой подарок? – рассмеялся Хьюго. – С чего бы это мне дарить тебе подарки?

– Сейчас же Рождество!

– Нет, – покачал головой Хьюго. – Рождество уже было и прошло. Так что ты опоздал, старина.

Глаза Тома начали расширяться и округляться. Казалось, на них вот-вот выступят слезы, однако гнев оказался сильнее, и он, взвыв, принялся колотить Хьюго по груди кулаками. Хьюго рассмеялся, а Доминик подошла ближе и начала урезонивать своего подопечного:

– Том, перестань! Так нельзя себя вести!

– Не волнуйся, – продолжая смеяться, откликнулся Хьюго. Затем он поставил мальчугана на пол и схватил его за локти. – Я же шучу, Том. Конечно, у меня есть для тебя подарок. Замечательный подарок. И сегодня вечером мы его откроем, идет?

Том перестал беситься и немного успокоился.

– Правда?

– Правда-правда, – смеясь, заверил его дядя.

– Напрасно ты его дразнишь, Хьюго, – строго заметила Тереза. – В этом возрасте дети очень возбудимы.

– Ерунда, – отмахнулся Хьюго. – Дядюшки для того и существуют, чтобы дразнить племянников. А где твоя мама, старичок? – поворачиваясь к Тому, спросил он.

Том пожал плечами, и вместо него ответила Доминик:

– Она пошла гулять. Она сегодня не очень хорошо себя чувствует.

– Как наша красавица Нелл? – спросил Хьюго у матери.

– Хорошо… хорошо… – как можно жизнерадостнее откликнулась Тереза, не отводя взгляда от Доминик, которая наливала Тому сок. Хьюго это тоже почему-то заинтересовало.

– Так как тут идут дела? – с отсутствующим видом осведомился он.

– Ты, конечно, не слышал, но у нас произошел несчастный случай.

Том пил апельсиновый сок, а Доминик направилась мыть посуду.

– То есть?

Тереза принялась рассказывать о теле, обнаруженном в сгоревшей машине, а Хьюго продолжил наблюдать за Доминик. У него были поразительно темные глаза и длинное узкое лицо, напоминавшее физиономию Тристана. Сейчас он сидел нахмурившись, и его лоб прорезали глубокие морщины.

– О господи. Какой ужас – сгореть заживо в машине. Бедняга. – Это было сказано настолько равнодушным тоном, что исключало даже намек на сочувствие. – Но это не повод для всеобщего уныния. Кем бы он там ни был, он не член нашей семьи.

– Да, но все равно это ужасно!

– Ты бы посмотрела на то, чем я занимаюсь, – ухмыльнулся Хьюго. – Только на этой неделе мне пришлось иметь дело с парнем, который умудрился сесть на столбик крикетной калитки…

Даже Доминик отвлеклась от своего занятия, вообразив себе эту картину. Тереза кинула взгляд на Тома, который очень любил крикет и теперь с интересом взирал на своего дядюшку.

– Не сейчас, милый, – заметила она сыну.

Хьюго улыбнулся и подмигнул Тому.

– Нелл будет тебе очень рада, – явно стараясь сменить тему, промолвила Тереза. – К тому же у нас в гостях Елена со своим приятелем.

– Господи, конечно! Я и забыл. – Хьюго замер, не развязав до конца шнурки на ботинках. – Елена! После стольких лет…

– Она была больна.

– Да, я помню. Рак груди. Бедняжка.

– Она еще не окрепла окончательно, поэтому обращаться с ней надо с нежностью и любовью.

– Несомненно, – с очень серьезным видом откликнулся Хьюго.

Картина была восхитительной. Они смотрели на солнце, которое уже начало клониться к западу и теперь отбрасывало неровные лучи. Водная гладь простиралась до узкой темной полоски противоположного берега, которая затем плавно закруглялась слева и справа от них. Вода и берег были усеяны стаями водоплавающих птиц. А порывы ветра поднимали рябь, которая плясала по поверхности озера, создавая причудливые узоры.

Грошонг выключил двигатель и вышел из машины. Елена и Айзенменгер последовали за ним. Снаружи было холодно, но воздух оказался настолько чист, а пейзаж настолько прекрасен, что все остальное уже не имело значения. Где-то слева от них закрякала утка.

– Лет пять тому назад мы его углубили и выпустили в него форель. Так что теперь неплохо зарабатываем, продавая права на рыбную ловлю.

– А каких оно размеров? – спросил Айзенменгер.

– Два километра с востока на запад и километр с севера на юг.

– Когда-то мы устраивали здесь пикники. Купались, хотя, насколько я помню, вода всегда была холодной. – Елена вздрогнула, хотя трудно было понять, вызвана ли эта дрожь воспоминанием о холодной воде или она действительно замерзла.

– А пиратский корабль вы строили? – не удержавшись, спросил Айзенменгер.

Грошонг либо не расслышал, либо предпочел не отвечать, и Елена наградила его таким взглядом, который мог бы испепелить цветущее дерево.

– А разве тут не осталось дорожки, которая ведет прямо к замку? – спросила она. – Мы обычно ходили по ней пешком.

– Да. Она ведет к северной террасе, а начинается вон там. – Управляющий указал вправо. – Но это длинный путь, да и дорожка сильно заросла.

Айзенменгер заметил, как легкое облачко печали пробежало по лицу Елены, как будто пренебрежение этой дорожкой означало утрату счастливого прошлого.

– Ну? – внезапно произнес Грошонг, и все снова забрались в «лендровер».

Грошонг дал задний ход и, проехав так метров двадцать, нашел удобное место, чтобы развернуться. Затем он вновь набрал скорость, и Айзенменгер был вынужден снова вцепиться в спинку переднего сиденья. А когда Грошонг резко свернул в лес, Джону стало еще хуже. Папоротники и ветки хлестали уже не только по бокам машины, но и по ветровому стеклу. Езда становилась все более экстремальной.

– Этой дорогой редко пользуются, – спокойно заметил Грошонг.

Елена расслышала сзади слабый стон Айзенменгера.

Однако минут через пять дорога расчистилась, и теперь Елена по крайней мере не сомневалась в том, что память ее не подвела и они не были первопроходцами.

– А куда мы едем? – спросила она.

Грошонг напоминал наездника, объезжающего на родео дикого жеребца.

– К Стариковской Печали.

– Прошу прощения? – Айзенменгер вскинул голову, несмотря на свои страдания.

– К Стариковской Печали, – чуть громче повторил Грошонг.

У Айзенменгера уже не было сил продолжать расспросы, но Елена добавила:

– Это небольшая пустошь на самой границе поместья.

Дорога вновь пошла вверх, делаясь все круче. И сквозь переплетения ветвей над головой стали заметны первые признаки сгущавшегося сумрака. Лес постепенно редел, образуя то рощи, то прогалины. У Айзенменгера заложило уши, и он начал делать глотательные движения.

А потом они оказались на открытой местности, где возникло ощущение опасной незащищенности. Дорога доходила до середины пустоши и там обрывалась. Грошонг сбросил скорость и затормозил на самом краю обрыва.