— Это будет очень кстати, — обрадовался прусс. — Я как раз работу ищу.

— Ну, вот и приходи завтра.

Но барон и слышать не хотел о местных работниках. И на следующий день, выйдя в означенный час к стройке, напустился на ожидавшего в сторонке прусса, обвиняя его и всех местных в дикости и лени. Тут и камень не выдержал бы. А мужичок, между прочим, был из рода жрецов. Побагровел он от ярости, но ничего не сказал. Повернулся и пошел восвояси.

С того дня работа на мельнице остановилась. Уложенные в кладку камни сами собой рассыпались, бревна переламывались, телеги с глиной переворачивались, не доехав до стройки. Начальник с бароном глотки сорвали, ругая рабочих. И невдомек им, отчего это вдруг все у строителей из рук валится. Так прошла неделя. Постепенно до них дошло, что все дело в пруссе, которого прогнали. Начальник предложил вернуть его. Барон только рукой махнул — делай, как знаешь.

Вернули прусса. И мельницу достроили. Да такую, что издалека приезжали мельники, полюбоваться на работу. А когда пришло время расплачиваться, барон щедро одарил всех работников, кроме прусского мастера. Начальник работ пытался образумить хозяина, убедить, что опасно связываться с колдунами. Но тот только смеялся: он, мол, и сам человек не простой, и не может ему повредить какой-то варвар.

И действительно, пока барон был в своем доме, прусс ничего сделать не мог. И потому терпеливо дождался, когда тот покинет свои владения. Барон поехал по делам в Кёнигсберг. Там-то его и прихватил прусский жрец.

Стоит барон у окна на третьем этаже кёнигсбергского замка и в ожидании приема покуривает трубочку. Вдруг видит — внизу по мостовой прусс прогуливается. Барон открыл окошко, высунулся и плюнуть в него норовит.

— Что, барон, отдашь ли деньги? — спрашивает прусс.

А тот знай себе посмеивается да золу из трубки вниз выколачивает.

— Ну, что ж, — говорит прусс. — Раз тебе так смешно, давай и мы с тобой посмеемся.

Тут барон заметил, что прохожие уже не чинно расхаживают у стен замка, а останавливаются и, задрав головы вверх, хохочут. Да еще и пальцами показывают. Хотел барон повернуться, посмотреть, что они такого смешного увидели на стене замка. Но голова не поворачивалась. Он попробовал вытащить ее из проема окна и с ужасом обнаружил, что застрял. Бедняга поднял руки к голове и нащупал там огромные ветвистые рога.

Кончилось тем, что барон с офицером охраны передал прусскому колдуну деньги. Только тогда его рога стали уменьшаться и вскоре совсем пропали. Он смог вытащить голову из окна.

С тех пор барон неизменно разворачивал повозку, если видел, что по дороге навстречу ему идет кто-нибудь из пруссов.

В прежние времена у берегов Пруссии было так много сельди, что ею кишели не только воды моря и заливов — большими косяками она заходила и в Прегель. Тогда любой, подобрав на рыночной площади Альтштадта разбитую плетеную корзину, мог сходить к реке и набрать столько рыбы, сколько захочется. Сельдь скупали негоцианты и отвозили в те земли, где рыбы не было, и потому ценилась она там гораздо выше, чем у нас. Это было в начале XV века, когда Пруссия была так богата, что даже ремесленники предпочитали есть из серебряной посуды. В стране не было нищих, а из разных краев, влекомые сытой и спокойной жизнью, сюда стекались толпы беженцев. И вот однажды одному из таких мигрантов, служившему наемным солдатом в гарнизоне замка Кёнигсберг, до того надоело однообразное рыбное меню, что уж и свет был не мил. Когда в очередной раз парню подали к обеду жирную селедку, он схватил ее за хвост, привязал к потолочной балке в трактире и стал лупить кулаками, приговаривая:

— Что б ты пропала, окаянная! Что б глаза мои больше тебя не видели, проклятую!

И селедка ушла из Пруссии на север — к берегам скандиан, туда, где ее всегда ценили выше любой другой рыбы.

Случилось это в 1425 году. Между прочим, событие это вызвало целую череду войн в Европе. Но это уже совсем другие истории.

А в Пруссию сельдь так и не вернулась. Обидчивая рыба.

Из книг известно, почему в Пруссии «королевской рыбой» называли не поистине королевское лакомство — осетра и лосося, всегда в изобилии водившихся у прусских берегов, — а неприметного и неказистого вьюна. Историки и писатели часто упоминают о том, что из всех рыб герцог Альбрехт предпочитал именно эту. Причем особенную радость ему доставляло собственноручно ловить ее удочкой в замковом пруду. Этим он и занимался всякий раз, когда позволяли государственные дела.

Однако мало кто знает, отчего камбалу и калкана пруссы всегда звали «рыбками Марии». Вот эта старая и малоизвестная история.

Как-то дети играли в прятки в кёнигсбергской Ластадии — районе огромных древних складов на набережной Прегеля. Одна девочка по имени Мария забралась в лодку, болтавшуюся у берега на веревке. Не то веревка была ветхой, не то узел ослаб, но порыв ветра дернул лодку, и та отплыла. Девочка стала кричать и звать на помощь друзей, но ее уносило по реке все дальше в сторону залива. Дело шло к вечеру, и рыбаки, которых дети позвали на поиски Марии, девочку найти не смогли.

К утру лодку выбросило на берег далеко от города — у замка Бранденбург. Девочка, хоть и была маленькой, восьми лет от роду, все-таки сообразила, в какой стороне остался дом. И двинулась к нему. А чтобы не сбиться с пути, все время шла по берегу залива.

Мария была девочкой смелой и умной, она не сомневалась, что доберется до места. Одно было плохо — она очень проголодалась. У самого берега, на отмелях, шныряли какие-то рыбки, но ловить их было бессмысленно: огня у девочки не было, и поджарить их было не на чем. Однако есть так хотелось, а рыбы так нахально вертелись у ног, что девочка не выдержала: поймала одну и откусила кусочек от ее бока. Рыба оказалась вовсе не такой уж противной на вкус. Мария объела мясо с одного бока, но потом ей стало жалко рыбу, и она отпустила ее в залив. Та, несмотря на то, что от нее осталась только половина, резво уплыла вглубь. Тогда девочка поймала другую рыбку и так же отчасти обглодала ее… Так Мария питалась рыбой несколько дней, пока не дошла до Кёнигсберга.

Это было очень давно. С тех пор Мария выросла и завела собственных детей, а ее дети, в свою очередь, тоже обзавелись семьями, и так далее, и много лет. А рыбы, наполовину объеденные, тоже расплодились, и потомство их похоже на своих родителей — однобокое. Сейчас эти рыбы живут во всех заливах, во всех морях. И везде их зовут теперь по-научному — «камбалообразные». Но в Пруссии они всегда оставались «рыбками Марии».