Пульт, над которым царил Гиббс, казался сложным силовым полем, утыканным ручками, кнопками и лампочками, они моргали, пульсировали и отключались мановением его руки. Три обтянутые войлоком вертушки плавно крутились на металлических подставках.

Ассистент Гиббса грузил пластинки на вертушки. Руками в белых хлопчатобумажных перчатках он бережно брал каждую пластинку за края, прежде чем опустить на войлочный круг. Секретарша записывала ее название и номер согласно временному коду. Когда песня заканчивалась, ассистент снимал пластинку с проигрывателя, аккуратно убирал ее в бумажный конверт и возвращал на определенное каталогом место на стеллаже.

Гиббс бодро балагурил в микрофон. Своим глубоким мягким голосом он представлял ансамбль и солиста, затем рассказывал интересные подробности о музыкантах. Игла опускалась на пластинку при помощи специального рычага. Это позволяло Гиббсу держать под контролем все, что шло в эфир. Пока играла одна песня, он отмечал следующую в очереди. На подставке за тремя вертушками стояла стопка высотой с шляпу-цилиндр – сплошь пластинки на 78 оборотов. Мариано твердо решил, что «Скалка моей мамаши» должна попасть в эту стопку, а оттуда – в облаченные в перчатки руки ассистента и на проигрыватель.

В конце концов, у радиостанции были в распоряжении сотни и сотни часов – так почему бы не посвятить две минуты потрясающим «Сестрам Донателли»? Почему нельзя сыграть эту песню?

Мариано удивился, когда сам мистер Гиббс кивнул ему из студии.

– Сейчас он выйдет, – сообщила мисс Петерсон, прошелестев мимо него и возвращаясь на свое место.

Гиббс толкнул дверь студии изнутри.

– Чем могу быть полезен? – улыбнулся он. Зубы у него были ровные, квадратные, их безупречная белизна отдавала фарфором.

– Мистер Гиббс, мы любим вашу передачу, – начал Мариано.

– Приятно слышать. Могу ли я вам как-то помочь?

– Я хотел бы, чтобы вы обратили внимание на эту песню. Когда послушаете, я думаю, вы сыграете ее в своей передаче. Это готовый шлягер.

– А вы разбираетесь в шлягерах?

Мариано немного выпятил грудь.

– Думаю, что да.

– У нас уже есть сотни записей, ожидающих своей очереди. Собственно, куда больше записей, чем эфира, чтобы втиснуть их все.

– Я могу понять такую дилемму. Но мы записали эту пластинку специально для вас – специально для вашего конкурса.

– Я уже выбрал победителя, – пожал плечами Гиббс, – так что, боюсь, ничем не могу помочь.

– Можете выбирать любую песню, это ведь ваш конкурс. Но мы играли по правилам и пришли вовремя. Признаю, успели в последнюю минуту, но ведь успели. Однако, если честно, конкурс меня не особо интересует.

Мариано с юности работал на крупнейшего заготовщика мрамора в Нью-Джерси, потому отлично разбирался в законопослушном предпринимательстве. Владельцы лавок и бензоколонок, поставщики различных товаров и услуг – все эти люди были костяком местной экономики, пусть и пострадавшей от Великой депрессии. Но Мариано также знал, что существует и другой способ вести дела и добиваться успеха – когда договариваешься на стороне и суешь в лапу.

Мариано понимал, что такое «черная зарплата», – работник получал возможность зашибить неподотчетную монету, а наниматель мог назвать свою цену, назначая жалованье. В результате работник клал в карман пару долларов сверх получки – либо за задание, за которое больше никто не брался, либо трудясь сверхурочно на предприятии, которое не успевало выполнить план производства в рабочее время. Таким образом, дело быстрее становилось прибыльным, да еще и без неудобств, связанных с соблюдением правил или обязательствами перед сотрудником. Для работника это был способ продвинуться, поднакопить денег и заработать наличные, не облагаемые налогами. А еще так можно было пролезть без очереди, если иначе не получалось. Мариано прикинул, что подобный подход – еще не худший способ добиться цели.

И он вручил Гиббсу «Скалку моей мамаши».

– Будьте добры, – сказал он, – сыграйте эту песню во время «Пляжного часа», с исполнителями, которых вы отобрали для «Завтрашних звезд». Это последний день отпускной недели, слушать будет весь пляж Си-Айла.

– Мне некогда ее играть, – возразил Гиббс.

Мариано знал, что руки сильных мира сего никогда не моют других рук, если в них не вложить кое-чего. Не отрывая глаз от мистера Гиббса, он потянулся к своему карману и положил в ладонь ведущего деньги.

– Найдите время, – веско проговорил он.

– Хорошо, я посмотрю, что можно сделать, – ответил тот.

– Так и поступите. Не забудьте: «Скалка моей мамаши».

И Мариано вышел из студии.

Мистер Гиббс посмотрел на пластинку, развернул полученную банкноту и вернулся в студию.

Секретарша подняла голову:

– Сколько?

– Один доллар.

– Чтобы сыграть песню? – Секретарша была озадачена.

– Это еще не все, – продолжал Гиббс. – Он попросил сыграть ее в «Пляжном часе».

– Подсказал бы кто старику, что лучше бы он купил себе колбасы на эти деньги, – вставил ассистент. – Тогда, по крайней мере, он бы их достойно потратил и не остался голодным.

– Бедняга, – как будто про себя пробормотала секретарша.

– «Скалка моей мамаши». И ведь не шутил. – Гиббс покачал головой. Он взял свежезаписанную пластинку «Сестер Донателли» и бросил ее под пульт управления на кучу прочих пластинок, такого же самотека.

А полученный от Мариано доллар он вручил секретарше со словами:

– Это вам на карандаши.

Фабрика «Джерси Мисс» помещалась на Лэндис-авеню в нежно-голубом здании со скошенной крышей. С фасада располагалась витрина, окна которой спустили вниз, чтобы позволить летнему ветерку гулять по помещению.

Предприятие стояло между булочной и лавкой мясника, а через дорогу возвышалась церковь Св. Иосифа. Наиболее набожные работницы ежедневно посещали раннюю мессу до первого фабричного звонка в семь утра, а прочим случалось заскочить туда попозже, чтобы зажечь свечу, заказать молитву и перекреститься, обмакнув пальцы в святую воду, перед тем как отправиться домой.

Внутри старой фабрики потертые половицы так и гнулись под весом оборудования. С потолка свисали, как веревки под куполом цирка, тесно и беспорядочно переплетенные электрические провода. От задней части здания тянулась анфилада пристроек. Стоявший у входной двери человек мог проинспектировать всю фабрику насквозь, до самого цеха окончательной обработки.

Фабрика производила женские и детские блузки. Главный цех вместе с его центральным проходом был заполнен ровными рядами швейных машин – эмалированные гладкие черные корпуса, латунные катушки и иглы.

Связанные веревкой в большие тюки и уложенные в корзины на колесах, скроенные детали прибывали в главный цех из расположенного через дорогу закройного цеха. Дребезжал звонок к началу работы, и подносчицы поспешно развязывали тюки, чтобы затем распределить детали, ряд за рядом, операция за операцией, между сидевшими за машинками швеями.