лысины, покатились крупные мутные капли, переливаясь скупыми огоньками в свете коптюшки, и сам отец, огромный, в неснятой дошке, босой, стоял посреди зимовья и жмурился от боли. Ему было очень больно, очень. Но плакал ли он в тот момент? Плакал ли?

Берчанов, забывшись, шмыгнул носом, переживая это ясное детское видение, потом настороженно огляделся по сторонам — вдруг увидел кто, как он шмыгает, хлюпает ноздрями, сдерживая слезу. Конечно, если бы кто увидел, то посмеялся бы... И это вот «хе-хе-хе», смех этот — самое неприятное, самое обидное, даже плохое, из всего, что может быть. Берчанову еще со школьного возраста запомнились слова какого-то крупного писателя-классика (кажется, Белинского) о том, что человек, став смешным, проигрывает любое дело, даже самое серьезное. Вот оно как.

Дело, дело, дело... Что сейчас главное в его, берчановской, работе? Главное — обеспечить сырьем участки деревообработки. Звучит сухо и казенно; если хотите, даже как фраза из экономической брошюры, — но, увы. Для этого дела, для обеспечения участков сырьем надо полностью выкатывать лес из реки — весь, который застрял в воде, скопился за долгие месяцы, весь до последнего бревна. А как его выкатить весь, когда листвяковые бревна, скользкие, набухшие, тяжелы настолько, что, ткни в лесину пальцем, она в воду метров на пять уходит, до дна достает, каждое третье бревно, вместо того чтобы лечь на ленту, уходит под хобот транспортера. Надо ставить башенный кран и поднимать листвяки пучками. Но где заполучить этот самый башенный кран? Нигде не заполучишь — их и для строителей не хватает. Даже если и удастся добыть такой кран, смолотят, съедят ведь потом, центнер бумаги изведешь на объяснительные записки в народный контроль.

Есть еще способ — брать дерево из воды автомобильными кранами. Но много ли ими наработаешь? Вот задача-то. А если поставить кабельный кран? Двухопорный ряж надо будет рубить под такой кран. Это влетит в копеечку, тысяч пятьдесят будет стоить как минимум. Да. Но зато не будет утопов дерева и можно работать независимо от уровня воды. Зея-то капризуля: то едва полощется в берегах, по собственному дну пузом скребется, то вдруг вспузырится, вздуется, словно на дрожжах, и давай все крушить-ломать на пути-дороге. Все время уровень меняется... Да, неплохо бы кабельный кран заполучить. Но и у него есть недостаток — маломаневренный он. Лучше, значит, башенный. Башенный, башенный, башенный ...

Тихо зазуммерил телефон — плоский, с гнутым легким туловом аппаратик. Местное ВеЧе. Берчанов кашлянул в кулак, приходя в себя, неторопливо приложил к уху черную, блестящую и сильно пахнущую заводской химией трубку.

— Берчанов, что за самодеятельность ты там разводишь, а? Цеха какие-то строишь? — Звонил начальник сплавуправления Горюнов из Благовещенска. Сам звонил, не ленился. — Трифонов тут из Москвы прилетел разбираться. Специально, учти. Что скажешь в ответ на мой вопрос? А? — «Трифонов из Москвы» — это заместитель начальника отраслевого главка, человек деловой, шумный и резковатый. — Я почему ничего не знаю про твои новшества, а?

— Вы же не захотели знать, Александр Александрович. Я вам докладывал.

— Как так не захотел? Берчанов! Я те что, зять, дядюшка родный, чтоб со мной так разговаривать? Не забывайся! — Горюнов вскипел, слова вылетали из него, как горох из сухих стручков, но Берчанов уже держал трубку в вытянутой руке — далеко от уха и, усмехаясь, смотрел в окно. В трубке что-то клекотало, пищало, ухало, трещало, щелкало, сипело, зудело, басило, свистело, скрипело, ахало, шипело, охало, — да, Горюнов выдавал очередную нотацию темпераментно, с нажимом, с громом и молниями. Когда громы стихли, спокойный Берчанов вновь приложил трубку к уху. Горюнов шумно дышал, слышались какие-то хлюпающие глуховатые звуки — видно, пил воду из стакана. Отдышавшись, начальник сплавуправления предупредил:

— Ну смотри, Берчанов! Допрыгаешься, достроишься! Переведем тебя из главных в начальники сплава. Тем более у тебя начсплава некрепкий какой-то... Ну смотри, Берчанов!

— Я понимаю ваше справедливое возмущение, Александр Александрович, — бесстрастно и очень уж деревянными словами начал Берчанов. Это у него была своеобразная защитная реакция — выставлять заслон из деревянных слов. — Да, я допустил некоторую партизанщину в своих действиях. Но наверное, вы на моем месте поступили бы точно так же.

Горюнов слушал, не перебивая: в эти минуты Горюнову предстояло, что называется, определиться — защищать Берчанова перед «Трифоновым из Москвы» или не защищать.

— Мне же нужны теплые цеха. У меня ж из холодных цехов половина народа на завод высоковольтной аппаратуры ушла. Там ведь заработки не хуже, чем у нас.

— Это я знаю, — примирительным тоном бросил Горюнов, — об этом мне не рассказывай.

— Поэтому и начали мы строить два утепленных цеха.

— Кирпич где взяли?

— Совхоз один, он тут неподалеку располагается, имеет свой кирпичный завод. Простенький, примитивный, но все-таки завод. Договорились с руководством, сырье и производство совхозные, люди — наши. Кирпич — пятьдесят на пятьдесят.

— Пополам, значит?

— Пополам.

— Выговор получить хочешь?

— Пусть будет выговор. Лишь бы теплые цеха...

— В горкоме партии советовался?

— Да.

— Ну и как?

— Поддерживают.

— Что ж ты сразу не сказал?

«Ну вот, — расслабляясь, с сырой тяжестью подумал Берчанов, — теперь будет давать советы, как и что лучше сделать». Он опять отвел трубку в сторону. Нельзя сказать, чтобы Берчанов не любил своего высокого начальника, нет. Он часто расценивал поступки Горюнова как правильные — наверное, он и сам во многих пиковых ситуациях поступал бы так же, как поступает Горюнов. Но было и другое: Горюнов не знал сплава, не нюхал его; он видел, как толкачи ведут плоты, только из каюты своего «адмиральского» катера. Там, где надо было подбодрить, поддержать людей, даже если они проигрывали бой с рекой и упускали, допустим, плот, Горюнов устраивал разносы. Хотя прекрасно понимал в те минуты, что разносами делу не поможешь, не спасешь древесину. Разносы надо устраивать позже. А потом, что за необузданное, дурное правило — кричать на подчиненных? Кричать, если уж на то пошло, можно на начальника, на подчиненных же... Это табу, запрет. Берчанов вдруг вспомнил свой разговор с механиком Стрюковым, усмехнулся с холодной жесткостью: на Стрюкова он, еще бы немного, еще бы чуть-чуть, и тоже прикрикнул... «Ладно, Стрюков Стрюковым, а вот твой начальничек-то, Горюнов-то, не