В ста метрах позади наших траншей и окопов стояли в капонирах две короткоствольные полковые «трехдюймовки». Уцелели они или нет? Артиллерийский огонь прекратился, а сквозь оседающий дым показались головные танки. До них было менее километра, может, метров восемьсот.

Красноармейцы откапывали засыпанные в нишах землей противотанковые гранаты и бутылки с горючей смесью. Я обошел траншею. То в одном, то в другом месте лежали погибшие и тяжелораненые.

Захар Антюфеев вместе с расчетом устанавливали «максим». Через десяток шагов я наткнулся еще на одно мертвое тело. Андрей Долгов предупредил меня:

– Там за поворотом бутылка с КС разбилась. Жидкость не загорелась, я послал бойца прикопать ее, не дай бог, полыхнет.

– Погибшего уберите.

– Сейчас. Люди в себя еще не пришли, а гансы уже танки пустили.

Крайним на правом фланге был взвод Михаила Ходырева. Старший сержант доложил мне:

– Троих ребят снарядами накрыло.

Он перечислил фамилии погибших, я молча кивнул. Времени выражать сочувствие не оставалось, танки неумолимо приближались. Ударила батарея дивизионных орудий Ф-22. Я обратил внимание, что ведут огонь три пушки – значит, четвертую накрыло одним из снарядов.

– Фугас из «стопятки» в капонир угодил, – подтвердил мои опасения Ходырев. – Наверное, и расчет погиб. Рвануло крепко.

Открыла огонь на левом фланге вторая батарея Ф-22, затем ударили гаубицы. Танки вели беглую стрельбу на ходу. Над головой снова пронесся снаряд. Небольшого калибра, наверное, 50-миллиметровый, но разорвался он звонко, неподалеку от наших короткоствольных полковых пушек. Заметили их все же, гады!

Какое-то время результатов стрельбы видно не было. Затем «трехдюймовка» Ф-22 угодила в один из танков, и он застыл. Остальные машины ускорили свой бег. В основном это были танки Т-3 и пара-тройка массивных Т-4. Немного отставая от них, маневрируя, шли легкие машины Т-2 и чешские Т-38.

По мере приближения головных танков открыли огонь «сорокапятки» и короткоствольные «полковушки». Две полковые легкие пушки, установленные позади нашей роты, явно поторопились. Несмотря на свой трехдюймовый калибр, снаряды в коротких стволах разгонялись лишь до 370 метров в секунду и на дальности пятьсот метров в лучшем случае могли пробить броню не толще 25 миллиметров.

Я видел, как снаряд угодил в лоб танка Т-3. Брызнули искры, машина дернулась. Посреди броневой плиты появилось пятно обгоревшей краски. Снаряд не пробил броню, а взвод легких «полковушек» обнаружил себя.

Возле капониров взорвались несколько снарядов. Скорострельные «полковушки» открыли беглую стрельбу. Эти легкие орудия могли выпускать десяток снарядов в минуту. Но торопливые выстрелы не дали результатов. Еще два-три попадания в головные танки также не взяли броню, а вспышки отчетливо обозначили немецким танкистам цель.

Через считаные минуты одна из пушек была разбита прямым попаданием. Верхнюю часть щита другой «полковушки» сорвало с креплений, осколки угодили в командира орудия и наводчика – главных людей в расчете.

«Сорокапятка», которую мы прихватили с собой во время ночного марша, действовала более эффективно. Она просадила броню «панцера» Т-3. Пробоина была еле заметна, но высокая скорость раскалила бронебойный снаряд до малинового свечения. Кто-то из экипажа был убит, другие ранены, вспыхнул порох в смятых от удара орудийных гильзах.

Из открывшихся люков сумели выскочить трое танкистов. Дым окутал машину, сквозь него пробивались языки огня, затем стали пачками детонировать снаряды. Сорвало обе половины бокового люка, взрыв выбросил мелкие горящие обломки, смятые гильзы.

Боезапас Т-3 составлял 120 снарядов. Сильный взрыв перекосил башню, а из образовавшейся щели вырывалось пламя горящего бензина. Лопнула решетка жалюзи, вспыхнул двигатель.

Поднялась в атаку немецкая пехота. На участке нашего батальона группами по 20–30 человек перебежками приближались не менее полутора сотен солдат. Не так и много, но бежали они следом за танками, и каждая штурмовая группа была вооружена пулеметами, а треть атакующих имели автоматы.

Мы пока огонь не открывали – слишком далеко. Стучали отдельные выстрелы бойцов, у которых не выдержали нервы. Пока работала наша артиллерия и вели огонь немецкие танковые пушки. Я стоял возле расчета рыжего здоровяка Захара Антюфеева, лучшего пулеметчика в батальоне. Он мог бы уже достать своими точными очередями вырвавшихся вперед немецких пехотинцев, но сразу бы угодил в прицел танковых пушек.

– Не торопись, Захар…

– Я не тороплюсь, Василий Николаевич.

Мой ординарец Балакин стучал кулаком по брустверу и бормотал:

– Столько стволов бьют, а танки прут как к себе домой. Плохо пушкари стреляют…

Не так и плохо вели огонь наши артиллеристы. Два танка горели, еще три-четыре машины были повреждены. Т-4, подбитый в начале атаки, рывками уходил назад, но его башенное орудие посылало снаряд за снарядом.

Ничего не скажешь – немецкие танкисты действовали активно. Две машины с поврежденной ходовой частью (это были Т-3) сползли в низину и тоже продолжали вести огонь. Остальные танки, приближаясь, непрерывно маневрировали. Это мешало им целиться. Однако и наши тяжелые «трехдюймовки» Ф-22 и гаубицы не успевали поймать в прицел быстрые бронированные машины.

Напряженно наблюдая за этой артиллерийской дуэлью, я наглядно убедился, как необходимы нам легкие противотанковые «сорокапятки». Их в полку была всего одна батарея, а короткоствольные трехдюймовые «полковушки» не могли пробить броню вражеских машин и несли потери. Но темп атаки по мере приближения танков резко упал.

Загорелся еще один Т-3, а тяжелый Т-4 остановился в ста пятидесяти метрах от наших траншей. Взрыв гаубичного фугаса разорвал гусеницу и смял массивное ведущее колесо. «Сорокапятка» успела сделать три выстрела и пробила нижнюю часть лобовой брони. Но ответный осколочный снаряд калибра 75 миллиметров накрыл ее прямым попаданием.

Изорвало осколками и скрутило щит, раскидало расчет. Почти все артиллеристы были убиты или тяжело ранены. Массивная башня Т-4 продолжала вращаться, теперь снаряды летели в сторону батареи Ф-22, в которой остались всего два орудия.

Единственная уцелевшая «полковушка» стреляла в Т-4 фугасными снарядами. Удары шестикилограммовых снарядов не пробивали броню, но ударяли по ней, как огромный молот: глушили экипаж, смяли курсовой пулемет, сорвали крепления бокового башенного люка, который распахнулся.

– Врежь яму еще! – выкрикивал малорослый боец в долгополой шинели и, вжимаясь в бруствер, посылал пулю за пулей из своей «трехлинейки».

Двое других красноармейцев вставляли запалы в противотанковые гранаты РПГ-40, которую мы называли «Ворошиловские килограммы».

– А ведь прорвутся танки к окопам, – проговорил, обращаясь ко мне, один из красноармейцев.

Он ожидал от меня ответа.