– Вы! Дети аннунаков! – прогремел властный, наводящий ужас голос. – Вы говорили, что я один не вправе решать! Но не я решил, вы сами решили свою судьбу!

Жрецы, все как один, рухнули к стопам Энлиля, не смея поднять головы. От Энлиля исходил страшный, испепеляющий жар, одно прикосновение его руки было способно сжечь все живое, что находилось в храме. Дильмунцы боялись шелохнуться, возможно впервые до самой глубины прочувствовав и осознав свою ошибку, абсурдность своих начинаний, бесполезность своих надежд. Больше не увидеть им, как встает и садится солнце над берегами Тигра и Евфрата, не услышать шума Меде, не увидеть полета птиц в лазурных небесах, колыхания полей с рожью, мерцания виноградных лоз, не выпить урукского пива, не пройтись по холмам Междуречья, не взобраться на Загрос, теперь у них был лишь один путь – вниз, в темноту вечной ночи.

– Вы так любили золото, – усмехнулся Энлиль, – так оставайтесь с ним навсегда, пусть ваш пепел ляжет черной пылью на золотые слитки, вы будете вечно охранять этот храм, который так скоро сровняется с землей. Он не должен больше искушать алчных до золота людей, он останется тайной на все времена, ни Бог, ни человек не войдет отныне в эти стены. Прощайте, дети аннунаков! Я не вижу необходимости в вашем существовании! Станьте пеплом, смешайтесь с порывом этого холодного ветра и покройте всю землю флером вашего невидимого отныне присутствия. Вы были, но отныне вас нет. Пусть будет так!

Энлиль протянул обе руки к дрожащим дильмунцем, и через мгновение в центре зала вспыхнул страшный костер, послышались крики, стенания, вопли отчаяния, но вихрь заглушал эти звуки; прошло еще несколько минут, и черный пепел закружился в порывах ветра, ни косточки, ни кусочка ткани не осталось от дильмунских жрецов, пепел разлетался повсюду, окутывая золотые стены еле заметным покровом серой пыли.

Александр очнулся в больничной палате. Первым, кого он увидел, был господин Винсан Ориоль, помощник заместителя генерального консула Франции в Багдаде. И что порадовало Александра, он его без труда узнал, узнал его серые глаза, моргающие за стеклами очков, его светло-русую челку, которая всегда падала ему на лоб, значит, память не изменила ему и он был в сознании. За спиной помощника консула суетилась медсестра, чуть дальше стоял доктор, внимательно следивший за каждым движением Александра.

– Здравствуйте, господин Телищев-Ферье, – улыбнулся Ориоль. – Мы уже и не надеялись, честно говоря…

– Где я?

– В госпитале Красного Полумесяца. Вас доставили сюда прямо из музея.

– А где Жак Виктуар?

Ориоль замялся, оглянулся на доктора и торопливо заговорил:

– Вы лежите. Вам сейчас нельзя волноваться. Позже я вам все расскажу.

– Так. И давно я здесь?

– Три дня. И вот уже ровно день, как мы вас отыскали.

Александр опустил глаза и увидел свою перебинтованную руку, повязка поднималась к левому плечу, но оглядеть себя выше было трудно, каждое движение тела сопровождалось мучительной тупой болью, ближе к плечу на поверхности бинта Александр заметил кровь. Он вспомнил запасники музея, толпу озлобленных крестьян и горожан, разбитые барельефы богов и мифологических зверей, валявшиеся на грязном полу, лестницу, лицо какого-то обезумевшего бородача, крики и выстрел. Неужели с тех пор прошло три дня? Ему казалось, что ранили его минут пять назад. Вот оно, оказывается, как бывает. Александр видел такое в кино, слышал от знакомых, но сам никогда не испытывал провала в памяти. Трех дней как не бывало. Сейчас он отчетливо вспоминал, как положил два ящичка с драгоценными камнями и золотом в вентиляцию. Если воры не добрались до его тайника, необходимо было вернуться в музей и забрать артефакты. Еще бы бумаги найти, карты, описание раскопок, документы. Но это потом. Сейчас не было сил, чтобы смотреть или говорить, о том, чтобы пошевелить левой рукой, а тем более подняться, он мог пока только мечтать.

В палате кроме Александра ютились еще человек семь или восемь. Кто-то непрерывно стонал. Александр только спустя минут тридцать после пробуждения ощутил сильный, удушливый запах, это была гремучая смесь испарений крови, лекарств, человеческого пота. Он помнил, как в момент болезненного, мучительного сна к его кровати подходил высокий черный человек, он не мог разглядеть, кто это был, мужчина или женщина, он видел длинную черную кандуру, или это был изар, но почему-то именно черный или темно-синий. Голова и лицо пришельца были укутаны в женскую бурку, из щелочки, открывающей глаза, струился завораживающий голубой свет. Такой же свет ему мерещился, когда на раскопках Меде он пытался разглядеть глаза Гуль. Человек стоял над неподвижным телом Александра, затем отходил в сторону и растворялся в дверном проеме. И так повторялось раз пять, когда Александр силился открыть глаза и попытаться понять, где он и что с ним. Было очень жарко, по-видимому, не работала вентиляция, а через открытое окно поступал скорее палящий зной, чем прохлада. И ко всему этому добавлялась нестерпимая боль в плече, которая плавно переходила на всю руку, даже в кисти ощущалась пронзающая насквозь пульсация, как будто сквозь ладонь и пальцы пропускали ток.

– Что с музеем? – через силу выговорил Александр.

– С трудом приходят в себя, – ответил Ориоль. – Многое пострадало. Когда вам станет легче, я вам расскажу подробнее. Да мы туда поедем, вам нужно будет забрать вещи. Музей сейчас под охраной американских солдат. Мы думаем отправить вас с ближайшей группой работников консульства. Но как выйдет, загадывать сложно в данных обстоятельствах. Тут не знаешь, что будет в ближайшие минуты, не то что часы.

– Так, значит, войска НАТО уже в Багдаде?

– Да.

– Понимаю. Я бы хотел съездить в лагерь. Мне нужно показать вам главное место раскопок. Это крайне важно.

– Постараемся. Но не обещаю.

– Поймите! Там сама живая история. Там чудо!

– Я сделаю все возможное.

– Вы не знаете, приходил ли ко мне сюда кто-то до вас? Кто-то из местных?

Ориоль отрицательно закачал головой:

– Нет. Мне обязательно бы сказал об этом доктор. А вы ждали кого-то?

– Нет. Не ждал. Мне просто показалось… – Александр прервался.

– Что вам показалось?

– Нет… Ничего… А не справлялся обо мне господин Ширази из Эр-Рияда? Тот самый, что оплатил раскопки зиккурата.

– Нет. Мы уже говорили, никакой господин Ширази к нам не обращался, как до начала операции, так и после того, как вас отвезли в госпиталь. О вас спрашивали только из Сорбонны, а также частным путем профессор Пиош, и еще ваша мама звонила из Буживаля. Больше никаких звонков и писем не было.

При этих словах Александра охватила тягостная тревога. Он многое не понимал. Почему Ориоль не говорил о Жаке? Куда исчезли Ширази и Гуль? Что будет с раскопками, а главное, с зиккуратом? Сильная боль захватывала его, как туман, медленно поглощающий улицы осеннего города, Александр увидел длинный коридор, похожий на запасник музея, только бесконечный. Он все шел и шел, а коридор не заканчивался. Где-то впереди лязгали железные засовы дверей, были слышны голоса, крики, но он никого не видел, постепенно коридор погрузился во мрак, стало темно и холодно. И тут Александр полетел: сначала стремительно быстро, а затем медленно, плавно. Он видел свои руки, ноги, видел фрагменты одежды пролетающих мимо людей, распахнутые окна, раны, кровь, бинты, лица. Множество лиц, которые из десятков слились в одно, это было лицо врача, он смотрел внимательно и спокойно. Ориоль исчез. В палате было по-прежнему душно. Александр почувствовал горькую печаль, и ему казалось, что эту печаль уже ничто не сможет изгнать изнутри, она поселилась в нем надолго, возможно, навсегда. Она прокралась в него здесь, в этой палате, а может, еще там, в музее, он точно не знал, но понимал, что все было кончено раз и навсегда. Он вдруг отчетливо все понял, все увидел трезво, как бы со стороны: экспедиция провалилась, Жак, возможно, сильно пострадал, Ширази исчез, будто его и не было. Кроме трех рубинов, изумруда и нескольких крупиц золота, у него ничего не осталось от зиккурата. И нечем было ответить на обвинения оппонентов. Все было кончено. Образ Джона Аллегро, как никогда раньше, навязчиво преследовал Александра в мыслях и во сне, он был рядом со своими медными свитками, смотрел из каждого темного угла и посмеивался. Эта больница, ранение, гибель доказательств – все это было закономерным итогом его гордыни, слепой веры в миф, в сказку, в детскую мечту. Он забыл об осторожности, об ответственности за людей, он понял, что чудес не бывает, а бывает реальность, которая подкарауливает каждого, чтобы побольнее ужалить в самый сладостный или самый горький момент.