«Харренский Курган. Семь лиг юго-восточнее деревни Сурки. Четыре года назад, во время сильнейших осенних ливней курган частично размыт», – это Лагха вспомнил мгновенно. Потом одна за другой, уже чуть медленней, поползли перед его мысленным взором строчки отчета.

– …прорицание гласит, что род Маш-Магарт войдет во славу и простоит еще тысячу лет…

«Обнажены множественные человеческие останки. Среди опознанных особо интересен „благородный барон Санкут велиа Маш-Магарт“, как гласит надпись на крышке классического древнехарренского „гроба-лодки“. На момент осмотра крышка гроба лежала отдельно. Сложное сочетание магических и произвольных знаков по периметру гроба. Зрак Истины не возмущается, что не позволяет сделать определенных заключений в силу беспрецедентности подобного прецедента.» (Этот перл аналитического мышления в свое время сразил Лагху наповал; он даже вызвал к себе из Старого Ордоса автора отчета, Гастрога, опытного аррума Опоры Писаний, и чуть было не разжаловал его в наставники Высших Циклов.)

– …будет собрано по горсти праха с могилы каждого предка до седьмого колена…

«…Барон похоронен в боевом облачении соответствующей эпохи, полностью отвечающем Определителю Занно. К нагруднику на уровне нижнего ребра приклепаны две цепочки, на которых находится позолоченный книжный короб. Короб изнутри частично покрыт плесенью и не содержит книги, которая в нем некогда помещалась. Останки барона перезахоронены вместе с прочими на нижнем кладбище.

По делу о пропаже книги предпринят широкий розыск. Уезд закрыт, область Казенного Посада оцеплена. Однако частые дожди не позволили животным-восемь выйти на след похитителя. Два сильных потока икры Тлаут, проходившие в первый день розыска, в некоторых местах нарушили оцепление и парализовали на время работу наших пикетов. Повальные обыски, предпринятые в Сурках и Казенном Посаде, не принесли результатов.

По поступившему доносу временно заключен под стражу сын хозяина мануфактуры, Лараф окс Гашалла. Принимая во внимание его молодость и дворянское происхождение, а также за отсутствием улик, безусловные меры к нему не применялись. Отпущен через два дня после ходатайства отца, объяснившего причины доноса. В возрасте пятнадцати лет Лараф подложил доносчику в суп дохлую сколопендру.»

– …и весь этот прах перемешается под корнями сикоморы во дворе нашего замка.

– Что ж, езжайте. Я вас не держу. Что вам нужно? Подорожная, эскорт, хорошие лошади? Вы получите все.

Зверда отняла руки от лица, но по-прежнему сидела на корточках, глядя на Лагху исподлобья с обезволенной, словно бы забеленной штукатуркой гримаской глубокого горя.

– Эскорт не обязателен. Я возьму только барона и наших стражей. Не хотелось бы занимать внимание ваших офицеров такими пустяками, как частное путешествие взбалмошной баронессы из диких краев. Кроме этого мне нужна бумага с вашей подписью – гроб барона Санкута я собираюсь взять с собой на Фальм.

– Бумага не проблема. Может все-таки эскорт?

Зверда отрицательно повела головой.

«Без наших людей там очень опасно», – хотел возразить Лагха. Но подумал: «А и ладно. Нарвутся на Жабу, катунцов или жуков-мертвителей – пусть пеняют на себя. Будут не понаслышке знать, что Свод – это не только воспитанные щеголи с шикарными мечами.»

2

Эгин сидел на лавке в публичных садах Пиннарина и невидящим взглядом глядел в темно-серую воду декоративного озерца.

Он думал о пропавшем Альсиме, он думал об Овель.

Публичные сады Пиннарина, по сравнению с садами Нового Ордоса, практически не претерпели от множественного сотрясения недр.

Конечно, половина деревьев была выворочена с корнем, а беседки осели и покосились. Но зверей и птиц гвардейцы Сиятельной Княгини успели переловить и эвакуировать в дворцовый зверинец на следующее же утро, не дожидаясь, пока за лебедей и косуль примутся любители даровой дичины.

Еще долго будут в Пиннарине рассказывать анекдоты про то, как именно дородный начальник караула княгини Бат по прозвищу Топтыгин ловил черного лебедя на тонком льду Малого Алустрала – так назывался комплекс из пяти соединенных протоками озер и множества островков, искусно имитирующих далекую западную империю в миниатюре. И как именно лебедь нагадил ему на мундир.

А пока никому не было дела ни до спасенных лебедей, ни до солдат Внутренней Службы, которые бдительно следили за тем, чтобы из озер не черпали пресную воду котелками и ведрами.

Сиятельная Княгиня во всеуслышанье объявила, что не переживет, если что-то изменится в ее любимых Садах из-за этого «каприза природы».

Каждый солдат знал, что лично для него будет значить это Сайлино «не переживет». В лучшем случае – большую порку.

Эгин вдыхал холодный вечерний воздух обеими ноздрями. Его пальцы неспешно перебирали четки.

«А ведь это те же самые четки, с которыми я ходил, чтобы попрощаться с Овель перед отъездом на Медовый Берег», – вдруг вспомнилось Эгину.

Встреча с Овель воскресла в его воображении, как будто все происходило вчера.

Не было смерти, не было трансформаций в теле девкатра, не существовало этих девятисот дней…

Неожиданно для самого себя Эгин поднялся со скамьи и направился на аллею Поющих Дельфинов.

Невдалеке от бронзового изображения дельфина, рядом с которым в лунную ночь можно якобы слышать тихое девичье пение, он и встретился тогда с Овель.

Тогда, перед долгим расставанием, им не удалось сказать друг другу ничего, кроме двух пудов светских банальностей.

Он не посмел даже сорвать с ее губ «дружеского» поцелуя. Слишком много приживалок и охраны топталось тогда вокруг Овель. Слишком послушным, если не сказать, трусливым, был тогда Эгин, для которого вражда со Сводом и гнорром Свода означала ни много ни мало – смерть, а слова «долг» и «порядочность» гвоздили по мозгам не хуже клятв верности и варанского гимна.

«Какой же я был осел! Очень верно таких мужчин называют в Аюте – смелыми трусами…» – с грустью подумал Эгин.

В последние месяцы он мучительно часто возвращался к этой теме и думал о том, как и почему случилось так, что единственная девушка, которую он любил, стала женой другого человека, гнорра Свода Равновесия.

«Ничего уж не поделаешь», – говорил себе Эгин некогда. Но это был тот, давний Эгин, который еще не служил на Медовом Берегу, Эгин, который не знал Авелира.

«Не бывает так, чтобы совсем ничего нельзя было поделать», – вот какого мнения был теперь Эгин по поводу этого брака. Но тема по-прежнему оставалась болезненной – хотя понятие «долг», в особенности, «долг перед Князем и Истиной», уже перестало восприниматься Эгином как абсолютное, всепобеждающее заклинание. Ибо как быть с так называемой «порядочностью»?

Ведь все-таки Овель чужая жена, возможно, у нее уже есть дети от Лагхи… Да и кто сказал, что имя человека, с которым она провела одну-единственную ночь, для нее все еще значит больше, чем завывание ветра в дымоходе?