Городские бойни находились в двух верстах от завода. Лука рванулся на шлях, потом вспомнил, что верхом скорее доскачет, вернулся на конюшню, вывел Фиалку, но никак не мог отыскать уздечку. Он перерыл все, слазил на сеновал, в камору. Всегда уздечки валялись под рукой, а сейчас, как назло, ни одной! Как сквозь землю провалились. Лука не знал, что с утра Яша повесил их на стену, накрыл тавреной попоной. Пришлось бросить коня и бежать во весь дух. Позвонив по телефону, мальчик медленно пошел назад, путаясь в длинных полах Степанова тулупа. По дороге, протрубив в рожок, обогнала его больничная карета, запряженная парой коней.

Как жить теперь одному… без отца? Идти наниматься на Паровозный завод? Но он ведь ничего не умеет, еще не заработал ни одной копейки. Впервые Лука пришел к мысли, что он еще маленький и всю свою короткую жизнь на отцовском хлебе. Полгода не прошло, как он впервые увидел Змиева, а сколько человеческих трагедий открылось ему на заводе, на ничтожно крохотном кусочке русской земли! Но эти назойливые, тревожные мысли тут же рассеялись, будто табачный дым.

— Живут же люди. Например, Кузинча, — сказал себе Лукашка и привычно вошел в заводской двор, увидел полицейскую линейку и возбужденных высоких седоусых жандармов.

Выяснилось, что при взрыве из машинного отделения вылетели революционные прокламации, свинцовый типографский шрифт, несколько революционных брошюр и запрещенная книга Плеханова «Наши разногласия».

— Надо признаться, ловко придумано: подпольная типография на свалке, — басил жандармский ротмистр Лапшин. — Но это только подтверждает мудрость русской пословицы: «Шила в мешке не утаишь». Так-то, буревестнички, попались!

Ротмистр, с толстым лицом, с круглыми глазами филина, расстегнул голубоватую шинель, под которой Лука увидел портупею, офицерскую шашку, штаны с кантом. Держал себя ротмистр так, будто провал подпольной типографии — дело его рук, облитых замшей. Увидев Луку, Лапшин подозрительно спросил:

— Чей будешь?

Лука молча крутил пуговицу на воротнике сорочки.

— Прокламации на улицах не ты клеил?

— Очень может быть, — предательски заметил Степан, не отходивший от Лапшина.

— Ну, ну, ты мне смотри, шельмец! — погрозился ротмистр мальчишке и отошел, поправляя фуражку.

Поголовный обыск на заводе не дал результатов. Ни у кого ничего подозрительного не нашли, и никто не был арестован. Только в комнате Иванова взяли несколько исчерканных цветными карандашами книг по политической экономии, философии, технике и военному делу.

Никанор, обваренный паром, уцелел. Дашка взяла его к себе и ходила за ним, как в свое время за избитым Лукой, делала примочки из настоя крепкого чая. Лука часто заходил к Дашке, обедал у нее, подолгу сидел у постели больного.

Как-то при Яше Аносове весь обтянутый бинтами Никанор сказал мальчику:

— Ты за батюшкой не убивайся.

— За каким батюшкой?

— Ну, за отцом своим. Нельзя правды ни утопить, ни погасить, она, как солнце, вечная, а отец твой за правду пострадал. Возвернется он обязательно — вместе с победившей правдой. А ты живи, делай отцово дело, в порядок себя приводи, держись в ночи одного огонька, не заблукаешь. Поступай на Паровозный завод, определяйся в токари. Мне поначалу не давалось токарное дело, и на станок я смотрел, как на зверя. А потом осилил. Бойся одиночества! Народ здесь, на собачьем заводе, с гнилью, но не весь. Отбор можно произвести, да батюшка твой, наверно, и произвел. Абрама Полонского знаешь?

— Арестовали его.

— Как арестовали? — Никанор хотел подняться, но, подкошенный болью, упал навзничь, глубоко зарылся в подушки. — Как же так, он ведь опытный конспиратор.

«Правду ищет и говорит хорошо, веско», — думал Лука, вспоминая метельный вечер, когда, босой, без шапки, Никанор пришел на завод и спрятался в нем, как монах за монастырской стеной.

«Каторжный, — подумал Лука, — политический».

Он решил поближе сойтись с этим человеком.

XIX

Февральские звезды сеяли на землю голубоватый свет, деревья, будто кованные из серебра, отбрасывали тяжелые тени. На морозе земля утратила свои яркие запахи, в воздухе стояли дымки, поднявшиеся из труб Паровозного завода.

По Золотой стороне бродила неуловимая банда Ваньки Пятисотского. Главными его помощниками, по слухам, были Полтора Ивана и Лошадиный папа. Еженощно на Золотом шляху кого-нибудь убивали, грабили проезжих мужиков, вламывались в дома. В потребиловке среди бела дня зарезали кассиршу, забрали всю выручку.

На утилизационном заводе не боялись банды. Лука догадывался, что кое-кто из заводских рабочих дружит с Пятисотским, получает от него долю магарычей, взимаемых им с торговцев. Степке и сам черт был не страшен, но он все-таки принял меры: на ночь наглухо запирали тяжелые ворота, и два сторожа ходили по двору, вооруженные однозарядными румынскими винтовками. Всю ночь во дворе бегали три волкодава, с маху берущие полуторасаженный забор.

После ареста отца Лука, которого по малолетству не приняли на Паровозный, подрядился кучером на утилизационный завод. Как-то, отвезя ветеринара на городской двор, Лука возвращался домой. В сани была впряжена чистокровная рысачка Рогнеда. Невзрачная на вид, она бегала быстрее ветра. В одном месте шлях петлял между двумя ярами. Когда-то там копали глину для кирпичного завода. Потом, когда остановившийся завод разрушили и даже свалили заводскую трубу, яры отвели под свалку, стали засыпать мусором. На дне оврагов лепились многочисленные землянки и хибарки, крытые ржавым железом; жили в них бездомные со всей Чарусы. Дальше шлях подымался в гору, нырял под радугу железнодорожного моста. Ночью это место считали страшным, и только ассенизаторы его не боялись. Засыпая на бочках, они безбоязненно проезжали по шляху, не помышляя, что кому-нибудь вздумается их грабить. Они были хозяева Золотого шляха — люди, которые променяли день на ночь и унизились до поганой работы ради куска черствого хлеба.

Подъезжая к опасному месту, Лука подозрительно насторожился, нервы его были напряжены. Перед подъемом в гору он придержал поджарую кобылицу. Узорчатый мост отбрасывал на снег косые геометрические полосы. Из их черноты отделились и приблизились к шляху две фигуры.

— Стой! — услышал Лука над самым ухом.

Один бандит схватил за уздечку Рогнеду, другой подбежал к мальчишке. Освещенный луной, синим пламенем сверкнул револьвер.

— Вези нас в город!..

Лука испугался, но испуг тут же прошел. Мальчика взяла досада: вези этих чертей, потом плетись назад и снова остерегайся бандитов. Не слезая с передка, Лука взмолился:

— Что вы, господа, помилуйте! Куда вы на этой кляче поедете? Она едва ногами совает.

Бандиты оглядели Рогнеду, один из них ударил ее кулаком под бок. Бока были полосатые, от худобы выпирали ребра. Чуя недоброе, Рогнеда нетерпеливо перебирала тонкими ногами, шкура ее дымилась легким голубоватым паром.

— Ладно, катись, — сказал молодой