Кого я ни приводил к Илье в мастерскую — все немели при виде спасенных им сокровищ, как на другом снимке восхищается Мирей Матье, стоя между мной и поэтом Андреем Дементьевым.

Позже Глазунов передал спасенные им коллекции музею и все, что собрал, — восстановленному им же славному Московскому училищу ваяния и зодчества, которым руководил до последнего вздоха. Летом 2018 года во Флоренции и Венеции прошли выставки дипломных работ учеников Глазунова. Итальянцы восхищались одним из последних, по их мнению, оплотов реалистического искусства в Европе. Все живописные «измы» Глазунов отвергал, считая, что художник должен научиться рисовать, как рисовали классики, а потом уже пусть резвится. Когда он писал мой портрет, то приговаривал: «Это и Третьякову не стыдно было бы показать…»

Режиссер Роман Виктюк на полгода младше меня. Он родился в городе Львове, который был в ту пору еще польским, и крещен греко-католиком, это такой вариант православия на грани с католицизмом. Всю жизнь Роман Григорьевич существует «на грани». Окончив московский ГИТИС, он работал в Вильнюсе, Москве, Киеве, в провинциальных театрах, отстаивая свое право на творчество, которое никого не обслуживает, и решает прежде всего проблемы искусства. Сейчас он ставит спектакли по всей Европе, у него есть свой театр в Москве. Живет он в Москве на Тверской в квартире, принадлежавшей когда-то сыну Сталина Василию. Семьи у него нет. Все не так, как у всех.

Виктюк, что редкость немыслимая, является сегодня одновременно народным артистом России и Украины. Он эпатажен, но умеет быть интересным сразу для многих. Интересно разговаривать с ним, выступать, путешествовать. Мне доводилось видеть, как он прибирает к рукам любую аудиторию. Уникальный человек…

С замечательным певцом Юрием Гуляевым мы дружили много лет домами, так что многие привычки стали обычаем. Гуляев, например, никогда не садился за руль выпивши. Вот и сейчас он приехал ко мне вместе с водителем, который сидит за столом с нами и отвезет его домой после застолья.

Другой знаменитый баритон, тоже народный артист СССР, Дмитро Гнатюк вообще не пил ничего, кроме минеральной воды. В Киеве мы жили с ним в соседних подъездах и по вечерам иногда гуляли вместе, вспоминая времена актерских и всяких других возлияний.

С Евгенией Семеновной Мирошниченко я дружил почти полвека. Народная артистка СССР, лауреат всяческих премий, уникальное оперное колоратурное сопрано, она пела на всех лучших сценах, включая миланский Ла-Скала. Она умела сыграть любую роль и никогда не умела устроить собственную жизнь. Тысячу раз она при мне варила обед, потому что не умела найти помощницу, но для друзей становилась сама помощницей в беде и радости. Женя Мирошниченко хоронила моего старшего сына и первая пришла в акушерскую клинику, когда родился другой мой сын.

Когда она недавно умерла, мой мир намного уменьшился…

После того как меня перевели работать в «Огонек», в моей бывшей киевской квартире поселился народный артист СССР и, несмотря ни на какие звания, прекрасный актер и добрый человек Богдан Ступка. Он меня вполне искренне благодарил за то, что звал «прекрасной аурой» доставшегося ему жилья. Когда встречались, в застольях, он всегда предлагал выпить за это. Логично…

Сфотографировать Иосифа Кобзона в застолье с рюмкой в руке невозможно, потому что он давно уже бросил пить. Он человек великого таланта и немыслимой силы воли. Его искренне уважают и любят миллионы людей, но ему и завидуют, его ненавидят, а Кобзон преодолевает все. Репертуар его необъятен — однажды я слушал, как он замечательно спел целое отделение оперной классики…

Болеет он тяжко, лечится мужественно. Когда я начинаю с докторами капризничать, они мне иногда говорят, что, мол, у вашего друга Кобзона все намного серьезнее, а он послушен. Он верен в своих привязанностях, а непослушен в основном с желающими его унизить и подчинить.

Несколько лет назад у меня зрение совершенно разладилось — катаракты в обоих глазах. Никому не жалуясь, я молча страдал, отшучивался, мол, на свете не осталось ничего, что хочется увидеть подробно. Вдруг мне позвонили из солидной глазной клиники, сообщив, что Кобзон оплатил обе операции по замене моих мутных хрусталиков и меня сегодня, прямо сейчас, ожидает лучший хирург. От благодарностей обычно отмахивается. Знаю, что он содержит какие-то детские дома, помогает многим и надеется, что, если надо будет, ему тоже пособят. Но на всякий случай Иосиф купил для себя и семьи участок на еврейском кладбище, чтобы потом близким не надо было никого ни о чем просить (И. Д. Кобзон скончался 30 августа 2018 г. — Ред.).

Мы выпили с великим польским кинорежиссером Анджеем Вайдой много чашек кофе и две рюмки коньяка, но я так и не мог ответить ему на вопрос, почему новые фильмы Вайды не идут на советских экранах.

Я придумал ответ, что, мол, у нас длинная очередь, мы не видели еще и старых, вполне кассовых и идейно безвредных фильмов Чарли Чаплина и Луиса Бунюэля, Орсона Уэллса и Альфреда Хичкока, но его это не убедило. Себя я тоже не убедил…

Шли 90-е годы, мир понемногу раскрывался все шире. Знаменитый мексиканский писатель Октавио Паз пригласил в Мехико писателей и редакторов по своему выбору, в том числе меня. Шли интересные семинары, но многие гости Паза придумывали для себя собственные программы. Мы с польским иммигрантом, поэтом, лауреатом Нобелевской премии по литературе Чеславом Милошем посетили все исторические музеи Мехико, нашли и осмотрели подробно дом, в котором жил и был убит Лев Троцкий. Утомившись от впечатлений, зашли пообедать, и Милош задумчиво сказал мне: «Понимаешь, рассказали нам, как в древности здесь играли в футбол человеческими головами, как вырывали сердца у живых, как в новые времена закапывали в песок пленных, проламывали голову ледорубом. Тебе не кажется, что не все люди произошли из единого на всех корня? Я не ощущаю своего генетического родства со всеми этими сокрушителями черепов».