Вы себя никогда не спрашивали, анализируя повороты истории, почему люди такие разные?

Михаил Задорнов до конца жизни пытался докопаться до истины. Вроде бы развлекая людей с эстрады, он в то же время на полном серьезе пытался понять не только соотношения нашей и американской цивилизаций, но и хотел разобраться в особенностях цивилизации славянской, составлял словари нашей древней речи. Так, до самого конца жизни существуя в нескольких ипостасях, он был исследователем и сатириком, но постоянно — интересным и требовательным собеседником. С ним было интересно.

С Александром Розенбаумом мы подружились еще и потому, что он получил медицинское образование и поработал врачом. Нам было что вспомнить и легче было общаться. Медицина не только в большей степени подпускает к человеку, чем любая иная профессия, она еще учит верить друг другу.

Не знаю, что именно нас с Михаилом Жванецким впервые сблизило, но еще в 80-х годах мы друг друга зауважали. Встречались от случая к случаю, но всегда радостно. Эта фотография сделано случайным свидетелем нашего взаимного узнавания у ресторана напротив киевского дворца «Украина». Вот просто так шли и увидели друг друга. Случайно рядом был ресторан. Случайно зашли туда и, как сейчас помню, взяли по борщу, по котлете с гречневой кашей и пол-литра водки. Все съели и выпили. По возвращении в Москву Михаил Жванецкий со всей солидностью, приличествующей классику, немедленно подарил мне свое шеститомное собрание сочинений. Оглядываемся на улицах в ожидании новой встречи.

Куда прежде всего идут люди в Одессе? В порт и на Приморский бульвар. Жюри первого одесского фестиваля современного кино под названием «Золотой Дюк» пошло по этому же маршруту. Затем мы посетили портовый бар и под впечатлением выпитого сфотографировались в полном составе (кроме Эльдара Рязанова, который был чем-то занят). Нам портовый фотограф выдал по моряцкой фуражке, а Мише Жванецкому еще и трубку, как морскому волку. В первом ряду сидят Жванецкий и французский кинокритик, чью фамилию я забыл. Во втором стоят Никита Богословский, Станислав Говорухин, Илья Глазунов и я. Наше жюри, проведя первое застольное заседание, приготовилось начать просмотр конкурсных фильмов.

На дне рождения у Ирины Дерюгиной, которая пару десятилетий назад была идеалом и чемпионом всего, чего можно, в художественной гимнастике, я между тостами подумал о преходящести земной славы, об Алине Кабаевой, сменившей Ирину Дерюгину, а затем и о сменщицах Кабаевой. Мы сфотографировались с Ириной и ее мамой, знаменитым тренером советской сборной Альбиной Николаевной Дерюгиной, пожелав друг другу не забывать ни о чем прекрасном, что произошло в наших и окружающих нас жизнях.

Накануне моего дня рождения я совершил очередную глупость, когда полез разнимать дерущихся собак и моя собственная овчарка тяпнула меня за голову. Пес мой извинялся после этого всю оставшуюся ему жизнь, а я праздновал свой день в кепке, потому что пораненную голову страшно было показывать. «Ничего, — сказал Борис Олийнык. — Нас всегда одни и те же собаки кусали за головы. Выпьем за то, что мы оказались сильнее».

Выпить с Иваном Драчом и Борисом Олийныком, сверстниками, с которыми мы вместе пришли в литературу, вместе получали свои выговоры и премии, надо было непременно. Что я и сделал. Как бы ни складывались наши жизни, они соединены навсегда — особенно теперь, когда нет уже в живых Ивана с Борисом.

Перед Виталием Кличко я обнажил свою покусанную голову. Мы дружны много лет, я гостил у братьев в Гамбурге, мы обедали в московских и киевских ресторанах, у меня на даче и не раз преломляли хлеб за порядочность, соединявшую достойных людей во все времена. Виталий Кличко перестал царствовать на ринге, стал киевским мэром, но я пожелал им с братом выигрывать все бои и в дальнейшем.

Иначе — зачем подниматься на ринг?

Перед Новым, 1991 годом Павел Глоба принес мне гороскоп для публикации в журнале. Он предлагал объявить нашим читателям, что в 1991 году Горбачев будет отстранен от власти, в стране начнутся большие перемены и (это он сообщил мне лично, не для печати) мне лучше на время уехать куда-нибудь подальше на год или около этого, чтобы не попасть под паровые катки общественных перемен.

Глобу я отругал, гороскоп публиковать запретил, но все сбылось точно по предсказаниям. До сих пор не понимаю, каким образом Алан Чумак по телефону снял приступ радикулита у моей родственницы, как Джуна Давиташвили купировала у меня приступ головной боли, а Кашпировский мог обезболивать полостные операции по телевидению.

В мире должны быть непонятные вещи, и я всегда уважал это. Если что-нибудь меняется к лучшему, я радуюсь такому событию, даже ничего не понимая. Столько на свете необъяснимого зла, что непонятое добро должно утешать и обнадеживать.

По какому поводу я тогда оказался в южном американском штате Теннесси, вспомнить не могу, но помню, что там в это время происходил фестиваль местных самогонщиков. Все они гнали виски по собственным рецептам, предлагая желающим попробовать продукт и оценить его в баллах. Самогонщики соревновались одержимо, и я не мог не поделился с двумя из них рецептом отечественной табуретовки, который был выслушан весьма уважительно.

Опыт проведения таких соревнований я был бы рад распространить дома, но не сложилось…