Она пыталась понизить пафос ощущений, мысленно подыскивая привычные определения. Но ничего толкового в голову не приходило, кроме банального сравнения с половинками яблока, наконец-то нашедшимися, соединившимися и непостижимым образом превратившимися в целый и спелый плод.

– Ну, допустим. А почему поклялся «оставшимся здоровьем»? Не стыдно? С такой-то фактурой?

– И здесь не обманул, – посерьезнел Георгий. – Все мои бицепсы и трицепсы – наследство здоровой и физически культурной юности. Но ныне пред тобой запущенный язвенник с большим и печальным стажем, коему кашка по утрам очень даже не повредила бы. Такова цена блистательных побед и горьких поражений, милая Катюша, – Георгий усмехнулся. – Даже целых две язвы – в кишках и желудке. В последний раз чуть не окочурился в больничке. В реанимации лежал и пение ангелов слышал, как тебя сейчас. Сдается мне, тоже про колечко пели они. Но далековато им до тебя, любовь моя. Сейчас вроде обе не беспокоят. А врать я не люблю, ты просто не знаешь об этом. Я правдивый парнишка и очень доверчивый. Смотри, не обмани. Не прощу…

Катя жадно впитывала его слова, раскладывая информацию по медицинским, кулинарным и прочим полезным полочкам, успевая смаковать переживаемые мгновения. Она наслаждалась мягким тембром приглушенного голоса, легкой скользящей интонацией, блеском темных глаз, нежными прикосновениями. Эти драгоценные мгновенья тоже уплывали от нее.

Но она чувствовала, что и они не исчезают без следа, а продолжают длиться в каком-то ином, недоступном времени мире. И то, что Георгий так запросто назвал ее «любовь моя», восприняла как должное и совершенно естественное, потому что как же иначе он мог назвать ее? Ни о каком его легкомыслии больше не могло быть и речи. Она уже точно знала, ощущала всем сердцем, всеми раскрывшимися интуитивными каналами, что этот дамский угодник, этот насмешник и вертопрах – самый лучший, самый удивительный, самый потрясающий мужчина на свете!

Георгий уснул, а она все смотрела на него, не понимая – почему этот необычный, неземной, почти надмирный покой не оставляет ее? Он не имел ничего общего с отдохновением после недавно испытанной страсти. Было в нем что-то иное, поразительно нежное и тихое, но мощное и всеобъемлющее, конечное и завершенное, не подверженное изменению или исчезновению…

Это был ее дом. Ее долгожданный истинный дом, по которому она тосковала, даже не догадываясь об этом, и который, наконец, обрела, путаясь и блуждая в поисках дороги к нему.

Они вышли из подъезда, щурясь от утреннего солнца. Георгий вертел головой в поисках автобусной остановки, обещанной суровой хозяйкой. Говорить не хотелось, но Катя все же спросила:

– Так сколько же тебе?

– Сколько дашь? – улыбнулся Георгий. – Интересно.

Она подняла голову, всмотрелась в искрящиеся глаза, окинула взглядом спортивную фигуру, вспомнила легкий пружинистый шаг и остановилась в раздумье.

– Не знаю, боюсь ошибиться. Лет тридцать пять? Больше?

– Если бы, Катя, если бы. Я всего на пять лет моложе Мишки.

– Сорок пять? Врешь! Не может быть!

– Я старый, Катюша. А для тебя – тем более…

Ей хотелось крикнуть на всю улицу, что, если бы ему было сто или даже двести лет, если бы он оказался Агасфером, долгоиграющим Сен Жерменом, Мельмотом Скитальцем, Дракулой – это ни на что не могло бы повлиять… Но она промолчала, задумавшись.

– Испугалась? – с грустью спросил Георгий и потянул ее за руку. – Будет у нас с тобой, Екатерина, классический неравный брак, как у Пукирева на картинке. Прелестная юная овечка перед венчаньем-закланьем и морщинистый старый козел.

– А мы что, поженимся? – Катя остановилась. – Или ты все шутишь?

– Какие шутки? А ты как думала – поматросила мальчонку и бросила? Разумеется, поженимся, что за глупый вопрос, Катя.

– А когда?

– Желательно, здесь и сейчас. Только тебе уезжать скоро. И мне…

– И как же тогда?

– Насколько мне известно, поезда и самолеты еще никто не отменял. Придумаем что-нибудь, сообразим… – Он помрачнел и озабоченно взглянул на нее. – Смех смехом, а с Мишкой-то что делать? Рвет и мечет, наверное. Еще и в самом деле прирежет. И будешь ты, Екатерина, не мужней женой, а соломенной вдовой.

– Я в ресторан не пойду.

– Само собой. Тебе ли по ресторанам шастать? Какая же ты теперь невеста? Опозорилась девушка накануне обручения. Пала! – Он обнял ее и заглянул в глаза. – От меня-то не загуляешь? Не сбежишь с каким-нибудь дальним родственничком? Смотри мне, не вздумай! Умеешь верной быть? Женой Цезаря без подозрений?

– Там видно будет, Цезарь Николаевич. Поглядим на ваше поведение. А ты пойдешь?

– Обязательно! Если не прогонит. Мы целый год обговаривали, как отметим его юбилей в «Лазурите». Это его любимый кабак. Там цыгане настоящие, таборные.

– Пойдешь? Без меня?

– Ты должна понять, Катя. Если он выживет после такого предательства и не вычеркнет меня из списка родственников, я обязан пойти. Полтинник – не шутка. Раз в жизни подводится полувековой итог.

Она отвернулась, борясь со слезами. А по отношению к ней это не предательство? Он не должен идти! Ни один, ни с ней. Он должен понять, какой у него ужасный брат. Отвратительный, гадкий старикашка, подглядывающий за голыми женщинами. Он должен порвать эти недостойные родственные связи. Зачем они, если у него теперь есть она?

Настроение испортилось. Они дошли до остановки, где уже собралась толпа, и автобус сразу же подкатил, старый, разбухший от пассажиров. В салоне их оттеснили друг от друга. Симпатичная женщина застряла в дверях, отталкиваемая выходящими пассажирами. Георгий протянул ей руку и с силой втянул в салон.

– Благодарю, молодой человек.

Среди шуток и переругиваний Катя различила его низкий, чуть хрипловатый голос. С интимной интонацией, почему-то гнусавя, Георгий обольстительно томно ответил ей:

– Не стоит благодарности, красавица. Вот вам моя рука, держитесь за нее покрепче. Я самый надежный мужчина в автобусе.

Она не поняла, что произошло. Слезы хлынули потоком. Катя отвернулась, не имея возможности из-за тесноты достать платок. На одной из остановок ее развернуло лицом к Георгию, и он увидел ее. Он пробрался к ней, схватил за руку и выдернул на залитую солнцем улицу.

– Катя, что? Кто тебя обидел?

Она смотрела на него, ослепнув от слез, и вдруг бросилась ему на грудь, мгновенно промочив рубашку. Георгий прижал ее к себе, но потом отстранил, вглядываясь в глаза.

– Да скажи, наконец, что случилось?

– Ты не должен… не имеешь права… ты не смеешь… – всхлипывая, еле выговорила она.

– Что я не должен, чего не смею?

– Говорить так… со всеми этими женщинами.

– Как так? О чем ты?