Султанша остановилась и молча ждала мальчика. Стражник низко склонил голову перед наследником престола…

Когда карабкались на вершину по едва заметной тропинке, Роксолана все время поглядывала на мальчика, который ловко поднимался, цепляясь за острые камни.

Над ними висело небо, выцвевшее от жары. Кружил орел. Под ними раскинулись дикие скалы самых разнообразных форм и цветов — как будто бы какой-то гигантский скульптор создал здесь образ первозданного хаоса.

Все ближе к вершине… Вдруг побледневшая Роксолана — оступилась и сдвинула камень, который ударил по руке мальчика. Он закричал, потерял равновесие и покатился к краю пропасти. Но в последний момент вцепился одной рукой за острый камень. Вторая его рука и ноги скользили по гладкой скале, не найдя опоры.

— Роксолана… — крикнул. — Рокси…

А султанша стояла наверху, не двигаясь. Секунды превратились в вечность. Закрыла глаза. На ее лице отражалась страшная борьба, которая происходила в душе… Она с трудом открыла глаза — в них было выражение смертельной муки.

— Помо… — кричал мальчик, не имея возможности вскарабкаться на плато. Камень под его рукой качнулся…

Посмотрел на Роксолану — глаза их встретились. Вздрогнула. Она бросилась к Мустафе, в последний момент схватила его, притянула к себе. Обняла, прижала к груди…

Когда спустилась вниз, спросила бедуина-проводника:

— На этой горе живет дервиш, который предсказывал появление султанши Мисафир. Где его найти?..

Шла по каменистой тропке к дервишу одна. Вечерело… Божий старец молился в своей пещере, посреди которой горел костер. Седые волосы Дервиша доставали до ног, а запущенные ногти были похожи на когти орла. Поздоровалась с ним и спросила, опустив глаза как молельщица:

— Ты, Божий старец, лечишь больное тело и больную голову? Ты пророчишь будущее?

Старец подошел, пристально посмотрел на нее, в ее глаза.

Мир закружился перед Роксоланой… Очнулась, когда уже сидела на каменной скамье, а старец что-то бросал в костер.

— Ты знаешь, кто я, — тихо спросила его Роксолана.

— Знаю, о, султанша Мисафир… Ты самая могущественная из женщин мира.

— Знаешь, что мучает меня, рвет мое сердце?

— Знаю, дочь моя.

— Так скажи мне… Что будет с детьми моими?.. Или Мустафа, сын Сулеймана, сядет на престол отца и деда своего?

Лицо старца омрачилось. Бросил в огонь еще какие-то зернышки:

— Смотри сюда…

В белых клубах дыма, в отблесках огня стали появляться перед Роксоланой смутные видения, какие-то контуры предметов, людей…

И слышит голос Роксолана, или старца, или кого-то другого, слова которого, эхом повторяются в ее голове:

— Мустафа… сын Сулеймана… законный наследник его… не сядет на престоле… отца и деда своего!..

— Почему? — слышит Роксолана свой голос.

— Убьет его могучая Султанша Мисафир!

Роксолана потеряла сознание. Придя в себя, спросила:

— Как?

— Рукой мужа своего… и отца Мустафы…

— Ты знаешь ее план? — закричала Роксолана с суеверным страхом.

И видит она Мустафу, взрослого, мужчину средних лет, налитого мужской красотой… Ученого, который пишет какие-то письма… Сулеймана, постаревшего, седого, показывающий эти письма сыну…

— Вижу, вижу, дитя мое… Идут годы… Вижу царевича Мустафу… его обвинят в заговоре против отца… обвинят в том, что он захотел занять престол… вижу ученого… который подкуплен султаншей Мисафир… подделывает письма невинного Мустафы… подделывает так искусно, что и сам Мустафа… не смог перед отцом… отличить свои письма от поддельных. И погибает Мустафа смертью невинного…

Смотрел на Роксолану странный старец, глаза которого блестели в экстазе, и что-то шептал. Увидела Роксолана, как в присутствии Сулеймана немые палачи дильсизы накинули на шею Мустафы черный шелковый шнурок и задушили сына на глазах у отца…

Тяжело переживал эту казнь Сулейман… Повернулся к Роксолане, и глядел в ее душу.

А голос продолжал дальше:

— А сядет на престол сын Мисафир Селим… Его младший брат Баязед будет уничтожен… А потом станет султаном внук Мисафир Мурад… и по его приказу его задушат девять его братьев…

В клубах дыма шел к Роксолане ее муж Сулейман, протягивая к ней руки, словно умоляя о чем-то…

— Когда погибнет невинный Мустафа, тогда начнется раздор в государстве Османов… И медленно погаснет его величие…

Встала Роксолана. Долго молчала, приходя в себя. Бледная, как береза, окутанная снегом.

Молчала долго, глядя на огонь. Сказала тихо:

— От любви не смогла спастись… А смогу ли я спастись от судьбы?

Медленно вышла из пещеры. Постарела сразу на десять лет.

Когда садилось солнце за облака, сотворила вечернюю молитву. Рядом с ней — Мустафа, Селим, Баязед. Поодаль — слуги.

Сидели на горе, на каменном плато, на молитвенных ковриках, лицом к Мекке.

Перед ней расстилалось полмира, которым она повелевала.

Перед ней расстилались века. Она была их властительницей.

Перед ней расстелилась судьба, но она не была ее владычицей.

«Аллаху Акбар! Ла иллаха ил Аллах! Ва Магомет расул Аллах», — шептали ее губы, но душа ее произносила другую молитву. И видела она родную Украину, Рогатин, церквушку с крестом, и лик Богородицы…

Как живая, смотрела на Роксолану Божья мать, держа в своих руках младенца, и не ведомо было, что именно в ее печальных понимающих глазах — осуждение или прощение…

Сквозь века, сквозь тяжелые войны, революции распознаем их — верных сынов и дочерей украинского народа; сильные и мужественные натуры, вдохновленные фигуры, в сложных, трагических условиях, преодолевая опустошительные нашествия, царский деспотизм, панское невежество, темноту, отдавая свой талант, свои силы и саму жизнь на алтарь Отечества, во славу родной Украины…

Обаятельная, деятельная, волевая Роксолана, которая ни на миг не забывала свой родной край… Ей не суждено было увидеть свой народ счастливым, а край свободным, но ее труд сквозь все исторические невзгоды, взлеты и падения светит нам, светит в веках, в бессмертии, как легендарная неопалимая купина, ее красота, ее имя — это наша слава, это наша гордость.

Этот цветок всегда волновал людей. Ясенец его имя. Но еще в давние времена украинцы называли ее неопалимой купиной. Потому что в жаркий день на солнце он благоухал эфирными маслами, и тогда эту красоту можно было легко поджечь. Пылало пламя над ним, но цветок не сгорал. Угасал огонь — и он снова цвел, разрастался.