Тамара с горькой усмешкой вспоминала, как ее мама, которая работала в московском Горпродторге, возмущенно рассказывала о результатах проверки одного из магазинов Первомайского района: на прилавках не было семги, лососины, севрюги, паюсной и кетовой икры.

– Как это возможно, – негодовала Екатерина Максимовна, – чтобы в нашем советском магазине иногда нельзя было купить эти столь необходимые в рационе, богатые белками продукты! А также сельдерей, петрушку, свежую капусту и хрен, разливное подсолнечное масло, творожные сырки с изюмом и цукатами?

А уж когда проверяющие узнали, что в магазине нет печенки, селедки «иваси», а также сельдей сортов «голландские» и «шотландка», директор услышал о том, что будет немедленно уволен…

Теперь об этом даже вспоминать было диковинно! И, можно сказать, дико.

С началом войны прилавки магазинов вмиг опустели, и с первого сентября правительство ввело продуктовые карточки. Теперь подруги получали в день по четыреста граммов хлеба (на каждого из детей выдавали по столько же) и по четыреста граммов сахару или конфет на месяц (детям полагалось по полкилограмма). Введены были карточки на мясо, жиры, рыбу, овощи, соль и керосин, однако эти карточки отоваривались нерегулярно, да и то не полностью. Масла иногда не выдавали неделями!

Те три тысячи рублей, которые лежали на книжке Васильевых в сберкассе, получить было невозможно: все вклады с началом войны оказались законсервированы. Тамара уехала из Москвы практически с пустым кошельком. Деньги из фронтового аттестата Василия Васильевича расходились мгновенно, и при тех ценах, которые установились теперь на рынке, это было совсем не удивительно! Впрочем, цены как раз не установились, а постоянно менялись. Каждый день дороговизна прирастала. Литр молока стоил сегодня четыре рубля, а завтра – шесть, килограмм мяса поднимался от двадцати пяти до тридцати, десяток яиц подбирался к пятнадцати рублям, килограмм масла превышал уже полсотни. Цена бутылки водки перешагнула за пятьсот, и никто не сомневался, что и до тысячи дойдет не нынче, так завтра…

Однажды городские власти попытались было закрепить твердые цены на базарах. Туда отправились наряды милиции. И тогда сельчане перестали продавать свои продукты. Некоторые со зла даже выливали молоко на землю с криками: «Не нам, так и не вам!»

Саботаж продолжался несколько дней, рынки стояли пустые, что Средной, что Мытный, а потом, когда власти махнули рукой, поняв, что контролировать цены невозможно, они взлетели еще выше.

Теперь подруги покупали только самое необходимое, считая каждую копейку и отчаянно торгуясь на базаре. Почему-то у Тамары это получалось гораздо лучше, чем у Ольги: стоило красавице принять свой царственно-высокомерный вид, как продавцы, опасаясь упустить такую покупательницу, хоть на небольшие уступки, но шли. Поэтому на базар теперь ходила только Тамара, но иногда брала и детей – ради прогулки.

Однажды после такого похода она вернулась с кошелкой, доверху полной продуктов.

– Откуда такая роскошь?! – изумилась Ольга, осторожно доставая полтора десятка яиц, изрядный кус мяса, шмат масла и прочие редкости и не веря глазам своим, потому что отлично знала, сколько денег был у Тамары. – Нашла деньги на дороге? И где ты взяла эту кошелку?

– Это вообще что-то невероятное! – радостно воскликнула Тамара. – Ты бы знала, что сегодня случилось на базаре!

– Что? – насторожилась Ольга, бросив взгляд за окно.

Дети в дом еще не вошли – в палисаднике они с интересом заглядывали в дупло старой яблони.

– Нет, ты просто не представляешь! – возбужденно ответила Тамара. – В общем, началось с того, что увидели мы очередь за яйцами, из какого-то колхоза привезли в корзинах, и встали в нее. Толкотня была страшная, вдруг вижу: рядом, из-под соседнего прилавка, мальчишка тырит из колхозной корзины яйца.

– Что делает? – озадаченно переспросила Ольга.

– Тырит! – решительно повторила Тамара. – А что? Тебе слово не нравится? У нас во дворе всегда так говорили! Я ж в московском дворе выросла! Ты что думаешь – если жена кавторанга, то в Институте благородных девиц воспитывалась? Мы с Морозовым вообще не на балу, а на Красной площади познакомились!

– Да кто же вас, жен кавторангов, знает, как у вас заведено, – засмеялась Ольга. – Но вид у тебя именно такой… из Института благородных девиц. Слово «тырит» совсем не твое.

– А, плевать! – отмахнулась Тамара и расхохоталась. – Отличное слово! Но ты меня не перебивай, а слушай.

– Слушаю, слушаю, – кивнула Ольга.

– Значит, мальчишка согнулся в три погибели и проворно тырит яйца, а потом в шапку складывает. А в шапке солома – и чтобы яйца не разбились, и чтобы видно не было.

– Предусмотрительный какой!

– Вот именно. Набрал в шапку с десяток и передает ее другому мальчишке, который под телегой прячется. Тот ему взамен – пустую шапку. А ту, которая с яйцами, передает дядьке, который стоит с противоположной стороны прилавка, перекладывает яйца из шапки в свою корзину и торгует ими! Нет, ты представляешь, какая наглость?!

– И неужели этого никто не замечал? – недоверчиво спросила Ольга.

– Может, кто и замечал, – пожала плечами Тамара. – Но ты сама знаешь, что сейчас на базаре творится. Всяк у другого норовит или стащить, или поменьше заплатить, или подороже взять. Обман на каждом шагу. К тому же многие в нашей очереди не были уверены, что им хватит яиц, поэтому с удовольствием перебегали к тому, другому продавцу.

– К жулику? – уточнила Ольга.

– Ну да! – воскликнула Тамара. – И он вовсю торговал, как вдруг начал беспокойно озираться, как будто его кто-то позвал, а он не поймет, кто именно. И – замер, уставившись на нашу Женьку. И она на него смотрит. И ты представляешь… – Тамара даже захлебнулась от возбуждения. – Ты представляешь, он вдруг начал яйца из своей корзины перекладывать в опустевшую шапку. Нагнулся и подал ее мальчишке, который под телегой сидел. Тот взял шапку и сует ее тому, который тырит. А он…

– Только не говори, что этот мальчишка начал возвращать яйца туда, откуда украл! – пробормотала Ольга недоверчиво.

– Именно! – взвизгнула Тамара. – Ты не можешь себе представить, что это было! Колхозник это заметил и только собрался было заорать возмущенно, но тут же смекнул, что у него не крадут, а наоборот, возвращают, только так же потихонечку и осторожненько, как тырили! И все, вся очередь смотрит на это, разинув от изумления рты. И только глазами водит от мальчишки к корзинке, в которую он яйца кладет! Опустошил эту шапку, принял от приятеля из-под телеги вторую – и точно так же аккуратненько все переложил. А тот дядька, который начал было украденным торговать, все на Женьку глядит, и вид у него такой растерянный, будто он никак не может понять, что происходит. А Женька смотрит на него, глаз не отводя. Наконец все яйца вернулись к колхознику, и дядька-вор со своими мальчишками как кинулись бежать!.. Но за ними никто не гнался, и в мыслях не было, про них как будто все забыли, понимаешь?! Вообще будто ничего не произошло! И колхозник продолжал яйца продавать. И тут в очереди начали шуметь: «Давайте только по десятку в одни руки, а то всем не хватит!» Я стою и думаю: «А ведь даже если и по десятку, нам точно не хватит. Будет жалко, потому что, если бы не Женька, тут половину товара растащили бы. А ей даже никто спасибо не сказал». А она уставилась теперь на этого продавца и улыбается. Его вдруг как-то перекосило, он глянул на меня очень кисло и скрипит, будто бы через силу: «Гражданка, идите сюда, я вам без очереди отпущу!» Я ушам не поверила, ну, думаю, сейчас очередь ему устроит веселую жизнь, и нам заодно!