А сон между тем продолжал продолжаться. «Да и сон ли это?..» – уже начинала сомневаться Машка, поводя усиками туда-сюда.

И тут левый Машкин усик нащупал капельку сметаны. У Машки вновь черные слюнки потекли. Она тотчас набросилась на эту капельку, но… любимая сметанка показалась вдруг противной-препротивной. Зато заплесневелая крошка от вареного горошка, валявшаяся здесь же, Таракашкиной очень даже понравилась. Получилась, что у Машки, ко всему прочему, еще и вкусовые ощущения изменились.

«Нет, это все же не сон, – сделала печальный вывод Промокашкина. – Я действительно превратилась в Таракашкину. А раз так, то прощайте любимые оладушки. И любимые подружки тоже прощайте. Прощай, смартфон. Прощай, бассейн… И здравствуй, новая жизнь. Тараканья. Под кухонной мойкой. В обществе других тараканов». Скоро Таракашкина вырастет (если ее до этого бабушка или мама с папой по стенке не размажут), выйдет замуж за какого-нибудь Таракана Таракановича, у нее народятся детки-тараканчики, и…

Машка не успел дорисовать столь мрачную для себя картину.

– Вот ты куда залез, усатый! – вновь раздался громоподобный бабушкин голос. А вслед за этим послышалось шипение: ПШШШ…

Газовая атака! – в ужасе поняла Таракашкина. И не ошиблась. Бабушка применила против внучки газовое оружие – баллончик для травли тараканов.

Вобрав в себя побольше воздуха, Машка помчалась куда глаза глядят, точнее – куда усики щупают. Таракашкина ясно сознавала, что стоит ей сейчас хоть разок вздохнуть – и она, перекувырнулась на спинку, задергает всеми своими лапками в предсмертной агонии.

Мчалась Таракашкина, мчалась и примчалась в туалет. Из сливного бачка в унитаз текла тоненькая струйка воды. Таракашкина спустилась на самое дно унитаза и стала жадно пить… пить… пить… Потеряв всякую бдительность.

А бдительности ей как раз терять-то и не следовало. Потому что над унитазом нависла бабушка-небоскреб.

– Теперь тебе, паршивец, точно конец! – торжествующе прогремела она.

Таракашкина тык-мык, а куда бежать? Из унитаза так просто не убежишь.

Бабушкина ручища уже тянулась к спусковой кнопке.

– Бабу-у-ленька-а, не на-а-до!!! – завопила Машка что есть мочи. Но вместо воплей раздалось лишь едва слышное цвирканье: цвирк… цвирк… цвирк…

Бабушка спустила воду, и тотчас же на Таракашкину обрушился водопад похлеще Ниагарского, смыв Машку в темную бездну канализации.

И что уж там стало с Таракашкиной в канализации – решайте сами, мои маленькие читатели и читательницы. А заодно уж и выберите: во сне все это случилось с Промакашкиной или наяву?.. Таким образом, каждый из вас сможет закончить эту страшилку так, как ему больше нравится.

Пистимея

Жили-были мальчик и девочка; потом они подросли и стали юношей и девушкой; затем они еще чуть-чуть подросли и – тили-тили тесто – стали женихом и невестой; а вскоре после этого они поженились и превратились в мужа и жену. Ну а вслед за этим жена сходила в роддом и принесла оттуда ма-а-аленьку такую девочку. Так что муж с женой вдобавок еще сделались и папой с мамой.

– Утю-тю-тю-тю-тю-тю, – сказал папа своей дочурке, покрутив у нее под носом своим указательным пальцем.

А дочка – АМ! – и укусила его за палец.

– Ой-ой-ой!.. – заверещал папа от боли. – Она меня за палец укусила!

– Ну что ты глупости-то говоришь, – говорит мама. – У нее же зубиков нет.

– Да ты погляди, погляди! – тычет укушенным пальцем папа теперь уже под нос маме.

Но мама глядеть не стала. А назвала дочку Оленькой.

И Оленька стала расти-расти-расти, как это обычно с детьми и бывает.

И вот как-то раз, за обедом, Оленька чуть было не выколола папе глаз вилкой.

– Ой-ой-ой!.. – заверещал папа. – Она мне чуть глаз вилкой не выколола!

– А ты не суйся своим глазом к вилке, – говорит мама.

В другой раз Оленька чуть было не проткнула папе карандашом барабанную перепонку.

– Ой-ой-ой!.. – опять верещит папа. – Она мне чуть ухо карандашом не проткнула!

– А ты не суйся своим ухом к карандашу, – говорит мама.

Вскоре у Оленьки выросли прямые черные волосы. А еще вскоре она сказала свое первое слово. Точнее, несколько слов.

– Хватит меня называть этим дурацким именем – Оленька! – сказала Оленька.

– А как же тебя тогда называть? – удивился папа.

– Зовите меня Пистимеей, – сказала Оленька.

– А что, очень хорошее имя – Пистимея, – покладисто согласилась мама.

С тех пор Оленька стала Пистимеей. И больше уже ничего не говорила. Молчит и растет, молчит и растет. И все чего-то себе под нос нашептывает.

– Слушай, – в свою очередь шепчет папа маме украдкой, чтобы Пистимея не услышала, – по-моему, она самая настоящая ведьма.

– Да что ты ерунду-то городишь! – раздражается мама.

– А почему у тебя тогда все время молоко убегает? – спрашивает папа.

– Ой, ну подумаешь, молоко убежало.

– А почему тогда в квартире все время лампочки перегорают? – не унимается папа.

– Ой, ну подумаешь, лампочка перегорела.

– А почему тогда, – приводит папа свой самый главный аргумент, – у меня в супе все время живые муравьи плавают?

– Ой, ну подумаешь, муравьишка иногда в суп попадет, – непоколебимо отвечает мама.

А вскоре наступило первое сентября, и Пистимея пошла первый раз в первый класс. И принесла оттуда первую двойку.

– Это еще что такое?! – строго говорит папа. – Чтобы никаких двоек я больше не видел. А то накажу.

А Пистимея ему в ответ:

– Зря ты это сказал.

И при этом смотрит-смотрит на папу пристально. Папа даже малость испугался.

– Просто я хочу, доченька, чтобы ты хорошо училась.

– Много хочешь – мало получишь, – отвечает ему Пистимея.

И действительно, в следующем месяце папа получил мало, а еще через месяц ему на работе и вовсе зарплату не выдали.

Папа, конечно, сразу же в рот воды и набрал на все те годы, что Пистимея в школе училась. Зато Пистимея стала очень даже разговорчивой. Пришла как-то раз из своей маленькой комнаты в большую и говорит:

– Что-то больно много народа у нас в квартире живет. Прямо не протолкнуться.

– Да где много-то? – возражает мама. – Ты, я да наш папочка. Всего-то три человека.

А Пистимея заявляет зловеще:

– Третий явно лишний.

У папы от этих слов все внутри – уууух – и оборвалось от страха. «Ой-ой-ой, – обреченно думает он. – Мне конец пришел».

И в этот самый момент – дзинь-дзинь-дзинь – телефон зазвонил.