Я разделяю неприязнь Финбоу к молодым людям, изо рта которых вылетает блеяние. Мы рассмеялись, и Финбоу продолжил:

— Нет, акцент не подходит, манеры — тоже. Я встречал по меньшей мере двух жиголо из глубинки, которые дадут сто очков вперед любому выпускнику Винчестерского колледжа. Готов снять шляпу перед тем, кто отличит их от молодых людей, собирающихся поступить на дипломатическую службу. Нет, Йен, ваши глупые друзья не могли судить по этим внешним признакам.

— Тогда как же они догадались?

— А они и не догадались, — сказал Финбоу. — Им приходится воспринимать людей как равных, основываясь на всех этих признаках «джентльменства», но когда выясняется, что человек родом из Нанитона, они в традициях старых берклианцев говорят друг другу, что всегда знали, мол, он не «настоящий джентльмен».

— Думаю, вы правы. Но какая связь между джентльменом и рубашкой Уильяма?

— Все просто, — улыбнулся Финбоу. — Ваши глупые друзья на это не способны, но мы, проявив некоторую изобретательность, можем придумать тесты, которые позволят отделить агнцев от козлищ. Агнцами мы назовем старых берклианцев и подобных им, а козлищами будут все остальные граждане нашей демократической страны.

Вероятно, мне следует упомянуть, что Финбоу всегда с некоторым скепсисом относился к английским государственным институтам. Он был сторонником своеобразного агностицизма в отношении политического и общественного устройства — позиция, которую я часто встречал среди государственных служащих. Однажды Финбоу сформулировал свои взгляды так: «Старинные английские традиции — их просто не существует! Традиции все, как правило, новые, крайне редко английские, и кроме того, мы очень часто меняем их, преследуя эгоистические цели. Единственное, что о них можно сказать, — они невыразимо смешны».

— Позвольте продемонстрировать вам, — продолжал Финбоу, — одно из реальных различий между агнцами и козлищами. Любое различие, разумеется, должно основываться на привычках, сформировавшихся в юности. Одна из таких привычек — физические упражнения, выполнение которых превратилось в своего рода религиозный обряд. Столкнувшись с человеком, который делает зарядку по утрам, вы можете смело отнести его к агнцам. Любой, кто регулярно делает зарядку и гордо говорит об этом как о моральном долге, вне всякого сомнения, является агнцем — просто потому, что в детстве его приучили относиться к физическим упражнениям как к моральному долгу. У козлищ ничего этого нет; если они и занимаются спортом, то лишь ради удовольствия, а не потому, что должны, и их не мучает совесть, если они пропустят месяц или два.

— В таком случае козлища, как вы их называете, должны отличаться худшим здоровьем по сравнению с агнцами, — предположил я. — Должен признаться, после окончания школы я старался ежедневно играть как минимум одну партию в сквош.

Финбоу улыбнулся:

— Связь между физическими упражнениями и здоровьем больше похожа на благочестивое пожелание, чем на реальный факт. Как бы то ни было, физические упражнения составляют одно из различий между агнцами и козлищами. Существуют и другие; к поведению Уильяма имеет отношение то, как раздеваются толпы агнцев и козлищ. Дело в том, что большинство агнцев в детстве живут вместе и — отчасти благодаря силе общественного мнения, отчасти благодаря наставлениям учителей (которые почему-то считают, что это укрепляет нравственность) — привыкли раздеваться догола в присутствии друг друга. Это неоспоримый факт — например, в школе никому из нас не приходило в голову надевать купальный костюм, когда мы собирались поплавать.

Не понимая, куда он клонит, я тем не менее кивнул.

— У козлищ все иначе. Они живут дома, где все телесное считается более интимным. У них нет привычки раздеваться догола. Во время моего последнего посещения Англии я заходил в среднюю школу Бенсона и оказался в раздевалке футбольной команды. Такое впечатление, что я наблюдал за киноактрисами: эти мальчишки проявляли удивительную изобретательность, чтобы не оказаться полностью одетыми или полностью раздетыми. В этом отношении агнцы абсолютно не похожи на козлищ, Йен: так отличаются люди, живущие большими группами, от тех, кто пытается оградить личную жизнь от посторонних.

— Но… — с сомнением протянул я, — не противоречите ли вы сами себе? Тогда Уильям должен был снять пижаму, прежде чем надеть брюки.

— Совершенно верно. Странность поведения Уильяма состоит в том, что он разделся догола без всякой необходимости.

— Вот! — торжествующе воскликнул я. — Все ваши теории неверны. Если исходить из ваших представлений об агнцах и козлищах, он должен был поступить как раз наоборот.

Финбоу передвинулся в угол кресла и самодовольно улыбнулся:

— Мои рассуждения гораздо тоньше. Вспомните, что за человек Уильям: пробивной и очень умный. Несомненно, он осознает разницу между своими привычками и образом жизни, который ему теперь придется вести, должен осознавать. Это понимают все умные люди, и большинство пытаются соответствовать окружению. Уильям изучил эти отличия гораздо лучше меня и пытается вести себя так, чтобы не выделяться среди тех, кто его окружает. Обычно это у него получается, но иногда он может переусердствовать. Уильям поборол свою привычку не раздеваться на публике до такой степени, что теперь всегда раздевается на публике. Вот вам и объяснение брюк Уильяма: честолюбивый молодой человек пытается скрыть свое социальное происхождение.

Я был возмущен. Мне часто приходилось сталкиваться с фантастической способностью Финбоу доказывать свою правоту, даже когда его рассуждения, казалось бы, противоречили здравому смыслу; более того, большинство выводов относительно убийства Роджера и связанных с ним мотивов впоследствии оказались верными. Тем не менее я так и не согласился с абсурдными зигзагами его логики относительно брюк Уильяма. Я до сих пор предпочитаю думать — и уверен в своей правоте, — что наряд Уильяма в то утро — чистая случайность. Теория Финбоу показалась мне образцом того, как умный человек становится жертвой своей изобретательности, и я не изменил своего мнения.

— Это смешно, — энергично запротестовал я. — Никогда еще не слышал от вас подобной нелепицы.

— Тем не менее последние полчаса доставили мне огромное удовольствие, — ответил Финбоу. — Больше всего мне нравится разговор, в котором собеседник молчит. Кроме того, я просто тянул время. Хотелось избавить вас от тревожных мыслей, а сделать это можно было только одним способом. Заведи я разговор о чем-то, совсем не связанном с убийством, вы все время думали бы, что я скрываю от вас какие-то ужасные подозрения. — Он хитро взглянул на меня: — Ведь так?

Пришлось признать его правоту. Потом я спросил:

— Но как вы узнали, что я волнуюсь?

— Мой дорогой Йен, — сказал Финбоу, — вы величайший эксперт по части выбора галстуков, но очень плохой актер. Увидев ваше несчастное лицо после слов о невиновности Уильяма и Филиппа, я посчитал возможным предположить, что вы очень волнуетесь из-за убийства. Или эта логическая цепочка тоже кажется вам фантастичной?