Едва ли не всякий, кто читал письмо, полагал, что оно нуждается в «изменениях и улучшениях». У каждого должностного лица и у каждого официального органа, который рассматривал этот вопрос, от комитета «Двадцать» до комитета начальников штабов, было свое мнение о том, как именно его следует изменить и улучшить. Адмиралтейство считало, что письмо надо сделать «более личным». Министерство ВВС настаивало, чтобы в письме было отчетливо сказано о том, что бомбардировка сицилийских аэродромов — подготовка к вторжению в Грецию, а не к нападению на саму Сицилию. Генерал сэр Алан Брук, начальник имперского Генштаба и председатель комитета начальников штабов, хотел, чтобы «письмо было ответом на послание генерала Александера». Начальник отдела планирования считал операцию преждевременной: ее, по его мнению, «следовало осуществить не раньше чем за два месяца до реальной операции», поскольку основной план мог измениться. Бевану первоначальный вариант письма показался «слишком официальным» по тону, и он настаивал, что «необходимо получить одобрение Дадли Кларка, поскольку это его епархия». Сам же Кларк в ходе интенсивного обмена телеграммами между Лондоном и Алжиром предостерег от «перегрузки этого послания» и заявил, что считает «ошибкой вести дезинформационную игру с очень высокой ставкой».

Беван по-прежнему был в тревоге: «Если что-либо не сработает и немцы увидят, что письмо — „деза“, они, без сомнения, поймут, что мы намерены атаковать Сицилию». Кларк составил свой вариант текста, чем еще больше разозлил Монтегю, который назвал проект Кларка «всего-навсего намеком на цель удара, намеком невысокого уровня, какие многократно подбрасывали немцам наши двойные агенты и всегда могут подбросить еще раз». Начальник отдела планирования согласился, что «операция „Фарш“ должна быть способна решать намного более крупные задачи». Затем письмо попробовал написать и Беван, но Монтегю опять-таки был недоволен, считая, что «подобное послание должно идти по обычным каналам связи и не покажется немцам подлинным, если будет доставлено планируемым способом». Возник даже спор — краткий, но яростный — о том, как писать название греческого города Каламата. Создавалось впечатление, что операция вязнет в болоте мелочей.

Монтегю в типичной для себя манере пытался вставить в письмо малосерьезные пассажи. Он хотел, чтобы Най написал: «Если Вам не слишком трудно, не могли бы Вы попросить одного из Ваших адъютантов прислать мне ящик апельсинов или лимонов? Свежих фруктов тут страшно не хватает, особенно в это время года: купить совершенно ничего невозможно». Начальники штабов это вычеркнули: генерал Най не должен выглядеть попрошайкой. Даже в глазах немцев. Особенно в глазах немцев. Тогда Монтегю сочинил другой вариант: «Как Вы сработались с Эйзенхауэром? Мне кажется, он ничего, с ним можно ладить…» Это тоже забраковали: слишком легкомысленно для генерала. Затем Монтегю предложил пошутить по поводу большой головы генерала Монтгомери, которой он славился: «Вы носите головные уборы прежнего размера или Вы теперь сравнялись с Монти и Вам нужны на пару номеров больше?» Это опять-таки не пропустили. Наконец Монтегю смог-таки втиснуть в концовку письма крохотную шуточку, касающуюся известного обыкновения Монтгомери каждый день издавать приказы, над которым часто посмеивались: «Что стряслось с Монти? От него уже как минимум сорок восемь часов нет приказа». Это пока осталось.

Предельный срок все приближался, Монтегю с его огнеопасным характером уже начал угрожающе дымиться, а с ключевым письмом по-прежнему шла канитель: его кроили, перекраивали, отделывали, приглаживали — потом браковали и начинали заново. В папки один за другим складывались варианты, исписанные все более ядовитыми замечаниями Монтегю.

Наконец начальникам штабов пришла в голову здравая мысль: почему бы не попросить генерала Ная написать письмо самостоятельно? Не будет ли это «наилучшим способом придать письму элемент подлинности»? Арчи Най не был большим мастером слова, но он был хорошо знаком с генералом Александером и, кроме того, знал, как выглядит его собственный стиль. Най прочел все предлагавшиеся варианты, а затем написал свой. Ключевой фрагмент, где упоминался генерал сэр Генри «Джамбо» Уилсон, в то время главнокомандующий союзными силами на Ближнем Востоке, должен был создать впечатление, что Уилсону предстоит возглавить вторжение в Грецию; в письме ложно утверждалось, что Сицилия была избрана как отвлекающая цель для одновременного удара по другому району Средиземноморья; сообщались, кроме того, правдивые сведения о некоторых более обыденных армейских делах — например, о назначении нового командующего гвардейской бригадой и о предложении американцев награждать своей медалью «Пурпурное сердце» британских солдат, служивших вместе с американцами. Помимо прочего, письмо было верным по тону. Монтегю, много недель пытавшийся сфабриковать его самостоятельно, признал, что вариант Ная «наилучшим образом подходит для наших задач». Отвлекающие цели «не упомянуты чересчур в лоб, однако обозначены вполне определенно»; от противника теперь можно ждать, что все остальное он додумает сам — и сядет в лужу.

Беван написал Наю. Он попросил генерала отдать письмо в перепечатку и подписать неводостойкими чернилами, чтобы не возбудить подозрений. «Ваша подпись, сделанная чернилами, может стать неразборчивой из-за контакта с морской водой, поэтому необходимо под Вашей подписью напечатать Ваше полное имя и звание».

Напоследок Беван все-таки сделал одно замечание: «Генерал Уилсон упоминается трижды, и всякий раз по-иному: „Джамбо“, „Джамбо Уилсон“ и „Уилсон“. Может быть, более правдоподобно было бы в первый раз назвать его „Джамбо Уилсон“, а затем — „Джамбо“?»

Най ответил: «Я назвал его по-разному специально (и допустил к тому же пару грамматических небрежностей), чтобы письмо не выглядело составленным чересчур аккуратно. Ведь я, как правило, диктую письма, и при диктовке такое случается сплошь и рядом, поэтому естественнее будет, думаю, так все и оставить». В последний момент Най выбросил шутку про Монти: «Я бы никогда такого не написал… это не был бы я. Могло бы прозвучать фальшиво, и что, собственно, мы выиграли бы, пойдя на подобный риск?» В какой-то момент генерал решил было ввернуть шутку своего собственного сочинения: «Р. S. На днях мы видели Вас в кино, и Коллин сказала, что Вы невероятно похожи на Хайле Селассие!» Генерал Александер действительно немного походил внешне на эфиопского императора, и Наю показалось, что это замечание, «возможно, внесет верный оттенок неофициальности». С другой стороны, генерал Най не обладал чувством юмора и был в достаточной мере реалистом, чтобы это понимать. Окончательный вариант письма уже не содержал никаких шуток. Он отправил его в разведывательную службу, сопроводив запиской: «Теперь дело за Вашими людьми — надеюсь, они обеспечат доставку». Письмо, по мнению Монтегю, «получилось великолепное»:

Номер телефона: Уайтхолл 9400

Начальник имперского Генерального штаба

Военное министерство

Уайтхолл

Лондон, S. W. 1

23 апреля 1943 г.

Лично, совершенно секретно.

Мой дорогой Алекс!

Пользуюсь случаем отправить Вам личное письмо с одним из офицеров Маунтбеттена, чтобы познакомить Вас с внутренней историей нашего недавнего обмена телеграммами по поводу средиземноморских операций и связанных с ними планов отвлекающих действий. Возможно, у Вас возникло впечатление, что наши решения несколько произвольны, но заверяю Вас, что комитет начальников штабов самым внимательным образом изучил как Ваши рекомендации, так и рекомендации Джамбо.