Мам, я никогда не забуду твои слова, ставшие для меня настоящим источником сил: «Если ты хотя бы вяло трепыхаешься, значит, не все потеряно. Значит, есть еще надежда на спасение».

Мам, я так хочу поговорить с тобой. Заварить твой любимый кофе, сесть за кухонный стол и рассказать о том, что я люблю талантливого писателя; о том, что вчера у нас случилась гроза, начавшаяся с цыганского дождика с краем солнышка, а под конец все так громыхало и лило стеной! О том, что теперь я живу в другом городе, в окружении чудесных людей; они стали моей семьей. О том, что я больше не бегу от воспоминаний – я остановилась, отдышалась, свыклась и отпустила. А еще непременно расскажу тебе о здешнем море, о волнах, пена которых украшает берег белыми кружевами. Я по ним гадаю, когда в чем-то сомневаюсь.

Мам, знаешь, я счастлива. Настолько, что даже перестала бояться смерти.

* * *

Где фотографии? Что происходит? Те снимки, где я с Рэ, исчезли и из моего ноутбука, и из телефона. Все остальное в целости и сохранности. В панике дозваниваюсь ему в Желтую деревню и, сквозь ужасные помехи, кричу, что люблю и скучаю.

«Хочешь, я приеду за тобой, и мы вместе вернемся сюда? Ты что-то там задержалась». Меня порывает согласиться, сказать, чтобы он как можно быстрее приехал ко мне, но я не хочу его тревожить. Ревес дописывает книгу, остались последние пять глав, а потом наступит абсолютная свобода. Мы будем наслаждаться октябрьским солнцем, в нем осенняя мягкость, другой угол падения, и рождает оно другие эмоции.

Я люблю гулять в октябре. Дышать прохладным воздухом, забегать в уютные кафешки, когда начинает моросить дождь, а у меня открытая обувь и легкая верхняя одежда. Я сложно перехожу от летней одежды на более теплую – не хочется отпускать пору светлого неба. Хорошо, есть осень, она нежно и аккуратно готовит нас к холодам. Любимая осень. Время размышлений, рук в карманах, глинтвейна по вечерам и приятной меланхолии…

Деньги перечислены в местный благотворительный фонд, осталось оформить бумаги, отослать оставшуюся сумму в Город непогод, посидеть с Сию, а потом со спокойной душой уехать в Желтую деревню. Со дня возвращения в Овальный город я отчетливо ощущаю, как нечто пытается помешать моей связи с Рэ. Проблемы с телефонным соединением, исчезновение фотографий, и еще сон, который повторяется изо дня в день.

Будто я одна в нашем домике в Желтой деревне, жду возвращения Ревеса. Уже поздно, я засыпаю почему-то в дальней комнате и ближе к рассвету вдруг просыпаюсь в тоске. Обхожу дом – Рэ все еще не вернулся. Звоню – телефон отключен. И мне вдруг становится дьявольски одиноко, и я думаю:, горело бы оно все огнем, весь этот дом, в котором я сижу одна, без него. Такое очень живое и страшное чувство, от которого вздрагиваю в постели.

К чему все это?.. Я хочу домой. Я хочу к тебе.

Последние годы я жила, словно стремясь доказать тому, кто от меня когда-то отказался, что снова могу стать счастливой. Я не была зациклена на этом желании. Скорее, оно проявлялось как-то подсознательно и проживало вместе со мной каждый день: просыпалось, выходило на улицу, садилось на диету и флиртовало тоже вместе со мной. Я носила его в себе, и каждый раз, когда происходили какие-либо приятные и радостные события, я заглядывала в себя, смотрела в глаза этому желанию и, улыбаясь, торжественно говорила: «Смотри, у меня получается, я могу быть счастливой без него».

Порою мне хотелось позвонить нашим общим друзьям, чтобы услышать, что у него дела не очень – проблемы на работе, плохое настроение, или про то, что он снова ушел в себя, редко с кем видится и даже располнел. Узнать об этих неприятных событиях в его жизни, вслух высказать сожаление, а про себя сказать: «Это все из-за того, что ты от меня отказался!» Хотела ли я расплаты, возмездия или наказания? Чего больше, сама не знаю. Но на одной полке с этим желанием мести была большая любовь к нему. Лучшая месть – разлюбить его, но не получалось.

Я пыталась договориться с сердцем, объяснить ему: мол, хватит мучить меня – ну не получилось, ну не сошлось, с кем не бывает. Отпусти же его! Не изводи меня, перестань напоминать о нем. Больно ведь. Пойми же наконец, что оттого, что он всегда внутри, мне легче не становится – он мне нужен рядом. Определись же наконец: то ты хочешь его забыть, то всегда помнить. Долгие просьбы, почти молилась на коленях, но это соревнование моей собственной жизни с жизнью без него продолжалось.

Как это жалко, наверное, смотрится – когда женщина живет мужчиной, которого нет рядом. Кстати, со стороны это замечают только женщины – мы же все из одного батальона, хоть и ненавидим, когда нас сравнивают друг с другом. «Я другая, исключение, у меня все по-другому было». Слова на публику, а за ними молчаливое смирение, у всех одни бабские тревоги и сомнения. И часто совет той, кто уже давно прошел твоей дорогой и завернул в переулок смирения, заставляет содрогнуться и вытереть слезы.

Однажды я стояла на остановке в ожидании тебя, тьфу, автобуса, смотрела за горизонт проспекта и, стесняясь, курила сигарету. Затягивалась, отвернувшись от рядом стоящих людей. Не хотела, чтобы кто-то видел, как я раскуриваю тоску. Автобус подъехал, народ слился в монолит толпы и двинулся к открывшейся двери, как вдруг одна старушка в синей куртке, проходя мимо меня, сказала: «Девочка моя, он не придет, ждать бесполезно. Лучше иди дальше».

Я отпрянула от нее, докурила и, достав телефон, набрала номер. Он ответил на втором гудке. Поздоровалась, спросила, как он, проигнорировав ответное «А ты как? Нормально?». Я сказала, что рада его слышать и что пусть он не болеет, не принимает все близко к сердцу, пусть вернется к плаванию, потому что полнота ему не идет. Он сказал, что постарается, и хотел как-то продолжить разговор, но я попрощалась: «Береги себя! Всего доброго». Я нажала отбой, закрыла глаза и хотела заплакать, но не заплакала. Перекинула сумку через плечо и пошла в сторону метро. С детства не люблю автобусы. Лучше пятнадцать минут пешком, чем автобус.

Я спускалась в подземку и вдруг остановилась, вытащила мобильный и посмотрела, сколько минут назад был сделан звонок. 19:09. Прошло двадцать шесть минут. Черт, двадцать шесть минут, прожитые для себя. Без желания доказать тому, кто от меня когда-то отказался, свое превосходство, силу, гордость. Первые двадцать шесть минут через двадцать шесть месяцев зависимости от прошлого. Я свободна.

Я хочу, чтобы у него все было лучше, чем было. Я хочу, чтобы он не болел, чтобы не уходил в себя, чтобы становился еще красивее. Это не мои благородство или ущербность. У нас же теперь разные дороги. Он теперь обычный прохожий, такой же путешественник во времени, как я, как миллионы других людей. И я хочу, чтобы наши дороги были светлыми и открытыми – моя, его и тех, кто идет рядышком или на расстоянии.

За последнюю неделю – первая запись. Я обращаюсь к белым листам дневника, чтобы сказать, а точнее, написать, что соскучилась.

За дни обострения болезни, где-то между сном и реальностью, я думала о том, как сильно привязалась к этой толстой тетради, заполненной моими мыслями. Она спасает. С того самого дня, когда я написала первое предложение, сидя в маленькой кафешке Овального города: «У меня ничего нет, кроме себя самой».